Друзья и антропософская работа - 4

Приблизительно в это же время, кажется, в 1922 году, в Обществе возникло начинание, в котором Марк и я приняли большое участие. Инициатива принадлежала Вере Оскаровне. Мы говорили как-то о "Вольфиле" (расцвет Вольфилы принадлежит Петрограду, в Москве она не привилась)[1]. Она находила, что Вольфила слишком "академична" и "философична" и что теперь нужны другие, более "демократические" формы духовного общения, более широкие как по кругу вопросов, так и по составу участников. Она рассказала, что еще в дореволюционное время, когда она училась на Высших Женских Курсах, в Москве существовала чайная, куда приходили люди из самых разных слоев "простонародья", желавшие поговорить и поспорить о "вере" — сектанты различных толков, староверы и православные, толстовцы и одиночки — "искатели веры". Вот эту-то истинно народную, спонтанно возникшую традицию и следовало бы теперь, в новых условиях, подхватить, расширить и организовать — не по типу "академии" или "ассоциации", а скорей по типу "клуба", открытого для посещения и встреч людей любых духовных направлений. Идея очень понравилась — Антропософскому Обществу выступить инициатором. Как назвать? Клуб — не годится, хотя и соответствует по смыслу. Вера Оскаровна нашла формулировку — "вольное содружество". Так и решили: "Вольное Содружество духовных течений". Она же написала и устав, очень короткий, вернее — декларацию с приглашением принять участие. Подпись — "Инициативная группа". Прежде всего решили обратиться к толстовцам. Идея вполне соответствует их целям, а у них неоценимое преимущество — помещение Вегетарианской столовой в Газетном переулке. Оно достаточно просторно и часто используется для докладов, лекций и пр. Там и наше Содружество могло бы приютиться. Действительно, среди толстовцев идея встретила полное одобрение и содействие. Переговоры велись, главным образом, с Валентином Федоровичем Булгаковым[2]. Чудесный, обаятельный человек, такая в нем жила сердечная теплота, душевная чистота, искренность и простота! Полная противоположность Черткову[3] — тот говорил всегда свысока и чувствовались в нем душевная жесткость и равнодушие. Кто-то сказал мне, что он в молодости был военным и служил в гвардии. Это в нем и осталось — гвардеец от толстовства! Очень приятен был и Шорох-Троцкий — весь какой-то тихий, кроткий, с глазами, сияющими добротой[4].

Обратились мы и к теософам. Я побывала у председательницы Теософского Общества — Софьи Владимировны Герье[5]. Она была больна, лежала на диване, извинилась, что ей трудно сидеть. По поводу Содружества сказала, что, конечно, это очень хорошая и правильная идея и что она сообщит наш устав и наше обращение всем членам. Но за ее словами не чувствовалось никакого живого интереса, чувствовалось, что все это ей глубоко ненужно. Выходя от нее, я вздохнула свободно, как будто я вышла из склепа, где духовная жизнь спрятана глубоко, как в каменном футляре, и не хочет никакого общения и в нем не нуждается. В принципе я могла бы отнестись с уважением к такому затворничеству, но здесь было еще что-то невыразимо гнетущее, что вызывало жалость к ней лично.