Давние дни - 15

Подходили рождественские праздники. По обычаю прежних лет, стали готовиться к роспуску. День роспуска был особым праздничным днем. Все классы, от младших до старших, каждый по-своему ознаменовали этот день. Было в обычае украшать классы флагами, транспарантами, эмблемами, плакатами. И вот тут для моей изобретательности был большой простор. Еще в минувшем году украшения нашего класса были отмечены всеми, в этом же году надо было затмить всех. Весь класс был заинтересован в этом. Весь класс помогал мне, чем мог, и сохранял тайну до самого последнего момента, когда класс был разукрашен мной, и остальные классы могли войти и любоваться моим созданием. Похвалам не было конца. Я был героем этого дня и ходил победителем. 
Но, как ни был хорошо украшен наш класс к рождеству, все же то, что было придумано и сделано мною к светлому празднику, оставило за собой все предшествующее. Огромный плакат из, синей бумаги с очень красивыми, мудреными буквами, украшенными цветами, орнаментами, был протянут во всю стену класса. На нем вещалось, что сегодня "Роспуск". Об этом говорило и все остальное убранство класса. Любоваться приходили не только ученики, но и все учителя. Меня восхваляли, качали, носили на столах перед всем классом, словом, я был триумфатором. Это был успех, который порядочно вскружил мне голову, и я еще меньше стал думать об уроках, о надвигающихся экзаменах. 
На пасхе Константин Павлович решил послать меня с воспитателем на Передвижную выставку, которая помещалась на Мясницкой же в Училище живописи и ваяния. Пошли мы с Н. И. Мочарским, любителем художества. Это был незабываемый день. 
Я впервые был на выставке, да еще на какой, - лучшей в те времена!... Совершенно я растерялся, был восхищен до истомы, до какого-то забвения всего живущего, знаменитой "Украинской ночью" Куинджи. И что это было за волшебное зрелище, и как мало от этой дивной картины осталось сейчас! Краски изменились чудовищно. К Куинджи у меня осталась навсегда благодарная память. Он раскрыл мою душу к природе, к пейзажу. Много, много лет спустя судьбе было угодно мое имя связать с его именем. По его кончине я был избран на его освободившееся место как действительный член Академии художеств. 
Из других картин понравились мне поэтический "Кобзарь" Трутовского, "Опахивание" Мясоедова, "Слепцы" Ярошенко. Все эти художники позднее играли заметную роль в моей художественной жизни. Вернулся в пансион и иным, чем был до выставки. Экзамены встретил я равнодушно, но все же с грехом пополам перешел в следующий класс, что меня и не радовало уже. Вот и весна, вот и летние каникулы. Не сегодня - завтра приедет отец, и я опять поеду домой в свою Уфу. Многие уже разъехались, классы пустели, становилось скучно. 
Однажды меня позвали к Константину Павловичу, я не шал зачем. Могло быть, что и для проборки за какую-нибудь выходку. Иду. Гадаю. В приемной, вижу, сидит с Константином Павловичем мой отец. Обрадовались, расцеловались, и тут же было мне объявлено, что с осени я в училище не буду, не поступлю и в Техническое, что меня хотят отдать в Училище живописи и ваяния и что и должен сказать, желаю ли я быть художником и даю ли слово прилежно там учиться и не шалить так, как шалил до сих пор. Не надо было долго ждать ответа. Я пылко согласился на все: и стать художником, и бросить шалости. Я не знал тогда, каких трудов, какой затраты сил, времени потребуется с моей стороны, чтобы преодолеть все преграды и стать спустя много времени в ряды избранников. Я не знал, чего стоило отцу согласиться с Константином Павловичем отдать меня в училище на Мясницкой, чего стоило отцу проститься с мыслью видеть меня инженером-техником или чем-то вообще солидным. Каково было именитому уфимскому купцу Василию Ивановичу Нестерову перенести этот "удар судьбы". Сын его - "живописец". Он знал цену этим живописцам, часто пьянчужкам, полуголодным неряхам. Тут недалеко уже и до Павла Тимофеевича - сына Тимофея Терентьевича Белякова, старика, почтенного человека, у которого младший сын не удался, да как не удался. Сначала Павел Тимофеевич отпросился в монастырь. Не хотелось старику отпускать своего человека от большого бакалейного дела, да делать нечего, пришлось. Ушел Павел, да не остался в монастыре. Пробыл там год, другой и пропал. Искали везде - нет монаха. Поговаривали, не случилось ли что. 
Прошло года два-три. Поехали наши уфимцы на Нижегородскую... Вернулись с ярмарки, рассказывают, что видели Павла Тимофеевича в Кунавине в театре - актером стал. Сам говорил, похвалялся... Затужил старик, забываться стал, да вскоре и помер. 
Дело повел старший брат. Стали забывать позор в семье. Так нет же, прошел слух, что едет в Уфу новая труппа, и слышно, что в труппе той между актерами и наш "монах". Стали ждать актеров с нетерпением. Вот расклеили по заборам анонс. Состав труппы разнообразный, репертуар тоже. От высокой трагедии до "Прекрасной Елены" - все было обещано уфимцам новым антрепренером Хотевым-Самойловым. Но им хотелось больше всего посмотреть своего "монаха". Вот и его фамилия - Беляков, правда, в самом конце, за ним уже шли декоратор, парикмахер и прочие... Ну да ничего, посмотрим... 
Настал желанный день. Шла трагедия Шекспира, и в конце афиши пропечатано, что роль слуги исполняет г. Беляков. Все пошли из Гостиного двора смотреть земляка. Ждали нетерпеливо. Что за беда, и сам Мартынов играл лакеев. Как играть, игра игре рознь. Открылся занавес. Трагедия началась, стала захватывать зрителей. Все ужасы человеческих страстей проходили перед глазами уфимцев. И вот настал желанный момент, - из левой кулисы уныло вылез наш "монах"... с фонарем в руках, поставил его на пол и, не зная, куда себя деть, стал мяться на месте... 
Тяжело было ранено патриотическое чувство уфимцев. Так тяжело, что они молча стерпели обиду и молча разошлись по домам и только на другой день дали волю злоязычью. 
Не раз самолюбивому В. И. Нестерову приходил на ум беляковский позор - неудачливый "монах"-актер. Что-то выйдет из своего "художника"? Не вышел бы богомаз-пьяница... Ну, такова, верно, воля божья, - посмотрим. К тому же очень хотелось верить словам Константина Павловича. Он зря не скажет, не посоветует. А ведь он говорит, что каяться не придется, толк будет - способности большие... Посмотрим, посмотрим... С этим и в Уфу приехали. Порассказал отец все матери. Посудили, поохали, да так и решили, как советовал Константин Павлович. 
Лето прошло быстро. Я рисовал и в комнате, и в саду: самому нравилось, другие хвалили...