Давние дни - 13

Увлечение рисованием все больше и больше, и вот я опять, уже в третий раз еду в Москву. Этот год был чреват неожиданностями, успехами и был решающим в моей жизни. Рисование с каждым днем захватывало меня все больше и больше. Я явно стал пренебрегать другими предметами, и все это как-то сходило с рук. Я начал становиться местною известностью своим художеством и отчаянными шалостями... За последние меня прозвали "Пугачевым". Я и был атаманом, коноводом во всех шалостях и озорствах. Шалости эти были иного порядка, чем в Уфе. Как никогда раньше, хотелось выделиться, и я бывал во главе самых рискованных авантюр. Мне везло. Мои затеи, "подвиги" меня более и более прославляли, и это подвигало меня на-новые. 
Особенно досталось от меня некоторым учителям, воспитателям. "Французом" у нас, у младших, был некий месье Бару, в просторечии именуемый "Дядюшкой". Это было совершенно незлобивое существо, некогда занесенное злой судьбой из прекрасной Франции в "эту варварскую Россию". Дядюшка, как воспитатель, жил с нами, с нами должен был и спать. И чего-чего ни придумывал я с моими единомышленниками, чтобы извести бедного старика! Он был очень забавен своей внешностью, с лицом, похожим на гоголевское "Кувшинное рыло", с гладко зачесанными длинными волосами, всегда в форменном сюртуке, всегда напряженный, растерянный, ожидающий от нас наступлений, неприятностей... И эти неприятности на него сыпались несчетно. Вот один из нас, намочив водой классную губку, ловко подкидывает ее вверх, с тем расчетом, чтобы, падая, она угодила к Дядюшке в стакан с кофе, и она безошибочно попадает туда. Бедный француз спешит в приемную к Константину Павловичу и, не застав его там, оставляет вещественные доказательства у него на столе, к немалому его изумлению. Однако такие шалости обходились нам недешево: главарей вызывали в приемную и после разноса переходили с нами "на вы" и, пощелкивая удальцам ключом по лбу, приговаривали: "Вы-с! Вы-с!", грозили написать родителям, а потом оставляли нас без завтрака и на неделю ставили на все свободное время к колонне в приемной. Недолго отдыхал Дядюшка. Мы скоро снова принимались за бедного старика... 
Так же малопочтенны были наши "шутки" с больным чахоточным герром Попэ, воспитателем-немцем. Он, постоянно раздраженный болезнью и какими-то семейными неприятностями, также был нашей мишенью... Ах, как мы изводили его и как он некоторых из нас, и в том числе меня, ненавидел! Бывало, этот получеловек - полускелет в вицмундире кричит на нас неистово, яростно и, закашлявшись надолго, снова с еще большей ненавистью кричит нам: "Ти хуже Тиль, хуже Голощапов, ти самий, самий скверний!" - и снова кашляет. А мы, не будучи злыми, продолжаем его изводить... Ах, какие мы несносные были мальчишки! И я, к стыду моему, самый из них худший!... Однако, кроме обычных и чрезвычайных шалостей, мы должны были заниматься и делом - учить уроки, учиться, проделывать все то, что полагалось тогда в учебном заведении, пользующемся лучшей славой в Москве.