Утрехт и Гаага - 2

На следующее утро, оставив вещи в Утрехте, я поехал в Гаагу — голландскую столицу, где мне особенно хотелось осмотреть Топографический институт, куда уже успел написать обо мне добрейший Аудеманс. При самом выезде из Утрехта я имел случай лично убедиться в высокой честности голландцев. Не имев еще времени запастись голландскими флоринами, я подал кассиру немецкую монету в 20 марок. Так как я не знал точно цены её во флоринах и стоимости проезда до Гааги, то удовольствовался данными мне билетом и мелким серебром и ушел скорее в вагон; и без того я прибыл на станцию довольно поздно. Но только что я успел занять место, ко мне подбежал какой-то рабочий и сунул в руку две большие серебряные монеты по одному флорину. Я так удивился и растерялся, что машинально взял монеты; между тем поезд уже тронулся, и только дорогою я понял, что это недоданная мне сдача. Вернувшись вечером того же дня в Утрехт, я не мог разыскать честного рабочего и просил уже самого кассира передать ему от меня благодарность. В данном случае обнаружились одновременно честность и кассира и рабочего.

Рассматривая окружающую местность из окна вагона, я вновь поражался чрезвычайной свежестью лугов и чистотою и опрятностью построек; но особенно интересны здесь «польдеры», т. е. пространства земли, лежащие ниже уровня воды в окружающих каналах и могущие быть по произволу наводняемы и осушаемы помощью открытия шлюзов и вращения архимедовых винтов, приводимых в движение множеством ветряных мельниц; вообще, в Голландии каналы и шлюзы встречаются на каждом шагу, и имеется даже особое Министерство каналов, или водяное (Waterstaat).

Гаага, нынешняя столица Голландии и родина Гюйгенса, город весьма древний, но в старину тут был только охотничий замок королей, откуда и самое название Graven Haag (парк князей). Столицею Гаага стала лишь со времен короля Людовика Бонапарте. При самом выходе из воксала я был поражен роскошью и чистотою улиц; они чрезвычайно широки и большею частью обсажены деревьями. Самое красивое место Гааги — историческая площадь Бьютен-Хоф (Buiten-Hof). на которой совершались многие события прежней бурной истории Нидерландов. Часть этой площади примыкает к так навиваемому садку (vijver), представляющему живописный пруд, среди которого — небольшой островок с кустами, цветами и жилищами множества уток, гусей и лебедей. Гуляющие бросают в воду крошки хлеба и наслаждаются зрелищем дерущихся между собою птиц; в воде много рыб. С одной стороны пруда устроена роскошная набережная и обширный бульвар, окаймленный превосходными зданиями новейшей архитектуры, а с другой — всё старинные дома с высокими черепичными крышами, и нет вовсе набережной, так что дома кажутся прямо выросшими из воды. Невдалеке от этой площади — красивый памятник Боруха Спинозы, португальского еврея, который умер здесь в 1679 году.

Так как я не знал точного адреса Топографического института (Topographische Inrichting), а знал только, что он где-то вблизи площади Buiten-Hof, то стал спрашивать прохожих, которые оказались однако мало знакомыми с топографическими учреждениями, и я решился обратиться к солдатам, мирно разговаривавшим перед гауптвахтою; однако и голландские солдаты не могли решить моих недоумений и, вероятно, даже не понимали моих вопросов, поэтому я просил их вызвать мне офицера. Караульным офицером оказался молодой капитан Риттер, отлично говоривший по-французски. Когда я объяснил ему мое затруднительное положение, он очень любезно тотчас приказал унтер-офицеру назначить мне вестового в провожатые. Тем временем мы разговорились, и я узнал, что капитан отлично знает даже русский язык и часто делает переводы из «Русского Инвалида» для голландских военных журналов. Караульное помещение оказалось неважным, и офицер, очевидно, завален разными формальностями: на столе лежала целая груда графленых книг и бланков. Впрочем, как и у нас, тут же лежал какой-то пикантный французский роман.

Итак, под конвоем маленького голландского солдатика я отправился в Топографический институт, расположенный вовсе не там, где мне раньше говорили. Проходя узкими боковыми улицами, я был удивлен при виде повозок, везомых собаками. Правда, уже в Берлине я видел собак, занимающихся перевозкою, но там собаки запрягаются, как лошади, впереди повозки; здесь же собаки припряжены к задней оси и бегут под повозкою, так что, не видя их, можно подивиться, как один человек везет довольно тяжелый воз. Когда повозка стоит, собаки спокойно лежат тут же в своей сбруе и грызут брошенные им кости. Особенно много собачьих повозок с молоком и мороженым.

Топографический институт оказался во дворе здания Военного министерства на красивой площади Плейн (Plein), на которую выходят своими фасадами несколько других монументальных построек, а именно Министерства колоний и юстиции, Государственны! Архив и др. Меня весьма любезно встретил сам директор института г. Экштейн и лично повел подавать управляемое им замечательное учреждение. Прежде всего мы прошли в гравировальное отделение, в котором, у больших светлых окон, сидела граверы и занимались гравировкою карт на медных досках, затем я осмотрел фотографический павильон и печатню. Судя по показанным мне образцам карт и планов, картографическая техника достигла тут высокой степени совершенства. Особенно поразительны, по чистоте и изяществу, хромо-литографированные карты Голландии и Голландской Индии.

По окончании осмотра Топографического института, добрейший г. Экштейн повел меня завтракать в огромное здание офицерского собрания со всевозможными удобствами и затеями. Буфет великолепный, но голландская водка «bitter» чрезвычайно крепкая. Мы условились в тот же день вторично встретиться и ехать осматривать окрестности Гааги, а пока, до обеда, я, уже в одиночестве, пустился осматривать музеи, рекомендованные мне г. Экштейном. Прежде всего я разыскал Королевский музей картин, Maurits-huis, помещающийся в бывшем дворце. Это великолепное здание, построенное еще в XVII веке, состоит из ряда громадных зал, наполненных всевозможными картинами. Музей составляет гордость голландцев не только потому, что голландцы считают себя изобретателями живописи масляными красками, но и потому, что это действительно один из древнейших и замечательнейших музеев в Европе. Известно, что в 1795 году французы обобрали здесь все лучшие картины, и голландцам только с большим трудом удалось вернуть их обратно, после Ватерлоо. Старик-проводник сообщил мне даже, что французский король Людовик XVIII очень сопротивлялся обратной перевозке картин и приказал запереть Лувр, где они находились; возврат удался только благодаря вмешательству русских властей в Париже. В музее множество произведений Антона Ван-Дика, Рубенса, Поттера, Рембрандта и др. Самой замечательной картиной музея считается «Урок анатомии» Рембрандта; на ней изображен профессор, объясняющий ученикам какой-то мускул руки тут же лежащего трупа. Эта небольшая сравнительно картина, написанная в 1632 г., помещена в отдельной зале, и перед нею, на скамейках, постоянно множество зрителей, молча созерцающих одно из величайших произведений искусства. Во многих залах я видел молодых художников и художниц, снимающих копии с образцов великих мастеров.

Из Королевского музея я перешел в находящийся тут же невдалеке так называемый Муниципальный музей равных искусств. Здание гораздо меньше и проще предыдущего, но зато тут не одни картины, а еще множество статуй, древних одежд, ковров и т. д. Однако, и тут главное богатство составляют картины. Особенно поразительны по величине громадные полотна, на которых изображены собрания генеральных штатов в разные периоды голландской истории. По ним можно наглядно проследить перемены в одеждах: на собрании 1617 года все депутаты — в громадных гофрированных жабо с длинными усами и бородами; в 1647 году депутаты уже в гладких камзолах, но всё еще в усах и бородах; в 1717 году в роскошных камзолах, с кружевными воротниками, уже бритые и в огромных париках; в 1759 году парики меньше и камзолы черные, весьма простые. Таким образом, обычай брить усы и бороды завелся в Голландии только в начале XVIII столетия и, по-видимому, не вывелся еще и до сих пор.

После музеев я посетил публичную библиотеку, помещающуюся в новом роскошном здании с великолепною лестницей из безукоризненно-белого мрамора. Тут мне показали наиболее редкие и замечательные книги: описание поездки Гумбольдта в экваториальные страны и роскошные русские издания на французском языке — «Древности русской истории» и «Русская армия» с большими раскрашенными гравюрами. Всех книг в библиотеке насчитывается до 400 000; они размещены в 17-ти больших комнатах, в одной из которых помещается коллекция гравюр, принадлежавшая Наполеону I-ому. Кроме книг, тут собрано множество монет, медалей и пр. У входа поставлен красивый мраморный бюст Эразма Роттердамского.

Около пяти часов дня я явился к г. Экштейну, и мы поехали в Скевенинг (Scheveningen), место морских купаний, лежащее в трех верстах от Гааги, на берегу моря. Пут туда пролегает сплошным парком, превосходно распланированным, с разными затейливыми поворотами роскошных дорог, удивительно вымощенных мелким голландским кирпичом. Собственно говоря, Скевенинг — простая рыбачья деревушка, а между тем это одно из самых модных купальных мест в Европе, куда на летний сезон съезжаются иностранцы, преимущественно англичане. Главные здания, особенно огромные гостиницы, выстроены по берегу; в глубине же имеется множество небольших скромных домиков, хотя и тут уже попадаются роскошные магазины с поразительно громадными цельными стеклами, которыми так любят щеголять голландцы. Когда мы выехали к берегу, нам открылся дивный вид на спокойное море. Погода была тихая и ясная. Берег представляет довольно высокий и крутой уступ, перед которым тянется еще широкая полоса чистого, почти белого песку, периодически затопляемая волнами приливов. Вся низменная полоса заставлена равными снастями рыбаков и вытянутыми на сушу лодками, а между ними отведены места для купаний с сотнями корзин-кресел, в которых выносят купающихся до глубокого места. Спустившись вниз, я восхищался здешним песком; замечательно, что он не дает пыли: если высыпать целую горсть на одежду, то малейшего встряхивания уже достаточно, чтобы не осталось и следа. Говорят, приезжие увозят отсюда этот песок на память целыми ящиками.

Я упомянул уже, что по высокому гребню берега раскинуто несколько гостиниц; все они весьма роскошной и оригинальной архитектуры. Например, одна имеет фигуру лежащего кита. Его черная спина и хвост видны издалека; вблизи это крыша гостиницы. Среди всех зданий выделяются маяк и громадный обелиск, воздвигнутый в память высадки в Скевенинге короля Вильгельма I-го, в 1813 г., после французской оккупации. Вообще, Скевенинг важный исторический пункт; в виду его еще в 1673 г. голландский адмирал Рюйтер разбил соединенный англо-французский флот. Как внизу по песчаному откосу, так и по берегу, на гребне, устроены превосходные дороги, вымощенные всё тем же удивительно прочным и красивым голландским кирпичом.

Окрестности Скевенинга представляют дюны, высотою до 20-ти сажен. Большею частью они успели уже обрасти травою и мелким кустарником, посаженным трудолюбивым населением; иначе дюны подвигались бы в глубь страны и засыпали бы роскошные луга. Экштейн справедливо заметил, что именно эта постоянная опасность быть залитым водою или засыпанным песками сделала голландца столь энергичным и трудолюбивым. Голландцы сумели победить природу, но и теперь их энергия поддерживается ожиданием новых опасностей. Около одной высокой дюны мы вышли из экипажа и взобрались на самую вершину. Открывшийся оттуда вид при заходящем солнце невозможно описать. Морской воздух поразительно чист и целебен. Экштейн уверял, что для него нет лучшего отдохновения, как прогулка на дюны.

Уже начало смеркаться, когда мы пустились в обратный путь. Из Гааги в Скевенинг, кроме нескольких шоссе в парке, проведены две паровые и две конно-железные дороги. Приехав в Гаагу, мы отлично поужинали в военном клубе и наконец расстались. Я сохранил самое приятное воспоминание и о Гааге, и об Экштейне, этом превосходном человеке, который подарил мне весь сегодняшний день и ознакомил не только с Топографическим институтом, но и со всеми прелестями окрестностей Гааги и с дюнами, которые представляют единственное разнообразие рельефа здешних берегов. Было уже далеко за полночь, когда я вернулся в Утрехт.