Годы войны - 1

ГЛАВА 9 

ГОДЫ ВОЙНЫ 

Те немногие оставшиеся в живых старые партийцы, которые обладали известным политическим чутьем, с самого начала считали пакт Молотова-Риббентропа, а затем раздел Польши предательством, противоречащим линии партии. В то же время следует признать, что многие, и в основном — русские националисты, расценивали этот пакт как положительный фактор, как возвращение к трезвой международной политике. Эти люди думали, что СССР и Германия - сильнейший военно-политический блок в Европе, а может быть, и во всем мире (США в то время особенно в расчет не принимали) и что вместе им удастся раз и навсегда сломить Великобританию.

Слово «фашист» совершенно исчезло со страниц газет. (Эренбург писал, что даже из его корреспонденции это слово вычеркивали). Теперь нацистов почтительно называли членами национал-социалистической рабочей партии Германии, а их противников — англо-французскими капиталистами (или плутократами), развязавшими мировую войну.

Говорилось о развитии экономических и культурных связей между СССР и Германией. В Большом театре поставили «Кольцо Нибелунгов» Вагнера. Кое-кто из старшего поколения помнил еще время, когда немецкая культура оказывала большое влияние на Россию, и теперь радостно надеялся на дальнейшее, более тесное сближение. Следует заметить, что тогда народ еще не знал об истреблении евреев нацистскими преступниками. (Впрочем, даже и во время войны в печати не разрешалось упоминать о массовом уничтожении евреев нацистами. Отчасти это можно объяснить боязнью разжечь антисемитизм в Советском Союзе). Однако большинство интеллигентных людей было глубоко возмущено этим альянсом. У этих людей вновь пробудилось теплое чувство к Франции. Я, например, никогда не забуду день, когда радио в Норильском лагере сообщило о падении Парижа. В тот момент я находился в одном из спецбараков, где размещались высококвалифицированные специалисты: инженеры, профессора, ученые, в основном «аполитичные», «старого закала» люди. Услышав о падении Парижа, многие из них заплакали.

Примерно ко времени заключения советско-германского договора массовые аресты прекратились и начался пересмотр дел. Прежние эксцессы объяснялись теперь превышением своих полномочий чиновниками НКВД, а также ложными доносами повсеместно рассаженных Ежовым сексотов. Этот миф распространяли среди широких масс и поощряли сверху, чтобы снять всякую ответственность со Сталина. Это делало жизнь жертв террора и членов их семей несколько более терпимой, коль скоро они еще могли верить, что во главе государства стоит человек, который ничего не знает об арестах, пытках и расстрелах. В результате такого самообмана многие люди продолжали умирать со словами «Да здравствует Сталин!», а командир Красной Армии Иона Якир незадолго до гибели все еще обращался к Сталину, уверенный в полной его непричастности к террору. Словно в отместку за его наивную веру, директива о ликвидации Якира была подписана лично Сталиным, Молотовым и Кагановичем.

В период некоторого затишья репрессий, оказавшегося, как выяснилось позже, одним из дьявольских ухищрений Сталина, было освобождено — так мы полагали — около десяти процентов заключенных. Однако именно эта частичная реабилитация должна была, по мысли Сталина, служить подтверждением тому, что остальные девяносто процентов сидят или расстреляны за дело. А 20 лет спустя официально признали существование в то время списков лиц, подлежавших ликвидации из числа арестованных в 1937 году. Причем списки эти были столь строго секретными, что даже близкие к Политбюро люди не знали об их существовании, а следовательно, и о расстрелах.

В это же время было принято решение о ликвидации, любыми средствами, Троцкого. Теоретически ликвидация Троцкого могла быть оправдана тем, что его заочно приговорили к расстрелу. Однако Сталин не решился открыто взять на себя ответственность за это убийство. Больше того, по лагерям после убийства Троцкого направили специальных провокаторов, которые старались спровоцировать заключенных на обвинения по адресу Сталина за смерть Троцкого или хотя бы на выражение сожаления по поводу его смерти. В ходе следствия (Норильск, 1941 год), закончившегося для меня вторым смертным приговором, именно такое обвинение фигурировало в моем деле. В показании одного из секретных осведомителей стояло примерно следующее: «21-го августа «Правда» сообщила об убийстве Троцкого. Я спросил Бергера, что он думает об этом. Бергер ничего не ответил». На следствии, когда мне зачитали этот донос, я спросил: «Что же в этом преступного?» Следователь ответил; «А почему вы не сказали: «Собаке собачья смерть?» Чтобы стать «врагом народа», достаточно тогда было даже промолчать.