По ближневосточному вопросу Борис Манасович был всецело на стороне Великобритании. Во-первых, из-за той же своей ненависти к большевикам, не поддерживавшим британскую политику в этом вопросе, а во-вторых, потому что после войны в Англии у власти стояло социалистическое правительство. Борис Манасович считал Бевина опытным социалистическим лидером, добивавшимся повсюду социальной справедливости и меньше других введенным в заблуждение Вышинским (Вышинского Бухштаб люто ненавидел за «предательство меньшевистских идеалов», как беспринципного карьериста). Весьма опасным Бухштаб считал вмешательство Советского Союза на Ближнем Востоке, так как Ближний Восток, говорил он, — пороховая бочка, азиатские Балканы, вокруг которых снова может разгореться война.
— Нет пределов аппетитам этих деспотов, — горько вздыхая, говорил Борис Манасович. — Каждый, кто свяжется с ними хотя бы на одно мгновение, потом долго сожалеет об этом. Вспомните Бенеша и Масарика. Те, кто втянул большевиков в ближневосточную политику, еще горько об этом пожалеют.
В частности, Борис Манасович считал ошибкой Израиля разрыв с английскими социалистами и его сотрудничество на первом этапе возникновения государства с Советским Союзом. Меня удивила его оценка политики Израиля; такой оценки мне не приходилось слышать прежде, если не считать англичанина Джорджа Ханна, которого я встретил в 1950 году в Тайшетском лагере.
Здоровье Бориса Манасовича резко ухудшалось. Он уже почти не вставал с постели, и доктор запретил ему вести долгие разговоры. Я доставал для него в поселке еду, относил на почту письма к жене. Он объяснял ей причину своей задержки в Казачинском, поскольку она знала о разрешении на переезд в Казахстан. Я и другие ссыльные пытались что-то предпринять, чтобы помочь Борису Манасовичу уехать, искали лекарство, чтобы хотя на время сбить температуру, умерить кашель. Был конец февраля, стояли еще сильные морозы; мы собирали для Бухштаба теплую одежду. Доктор-еврей, лечивший Бухштаба, делал все возможное, чтобы помочь ему. Разумеется, он понимал, что спасти его нельзя. Но все же он пытался организовать переезд в Казахстан, чтобы хоть перед смертью жена могла побыть у его постели. Но и это не удалось. В середине марта 1953 года, через несколько дней после смерти Сталина, Борис Манасович сказал во время нашей последней короткой встречи:
— Это еще не все. Еще не конец. Но теперь будет легче. Большевики будут между собой бороться за власть.
Больше он ничего не мог сказать, начался сильнейший приступ кашля и удушья. Ему удалось лишь прохрипеть, что он уж не поправится и никогда не увидит жену. А спустя несколько дней мне дали знать из больницы, что Борис Манасович скончался. Родственников не было, так что нам, группе таких же ссыльных, следовало позаботиться о его похоронах. Трудно было найти рабочих, чтобы вырыть могилу: грунт оказался настолько промерзшим, что копать его было очень тяжело. Согласился копать могилу еврей, бывший коммунист, сидевший по тюрьмам и лагерям с 1937 г. - Теперь он жил «на свободе», в «вечной ссылке» в Красноярском крае. Как могли, вырыли могилу, как могли, сколотили гроб. Путь из больницы на кладбище проходил через все село, идти было километра четыре. Тот же товарищ-еврей сумел нанять и лошадь с санями. На них мы поставили гроб. Сначала нас шло за гробом трое. Потом, по мере того как мы проходили через село, за нами потянулись люди, и на полпути к кладбищу образовалось довольно длинное шествие — мужчины, женщины, дети: все евреи-ссыльные. Они мне говорили потом, что, увидав похороны еврея, пошли за гробом, не зная даже, кем был при жизни этот человек: просто, чтобы отдать ему последний долг.
Могилу Борису Манасовичу выкопали в дальнем углу кладбища, где, судя по деревянным дощечкам на могилах, было похоронено несколько других евреев. (Только в больших городах Сибири есть еврейские кладбища, там, где прежде были большие еврейские общины). Когда гроб уже опустили в могилу, ко мне подошел еврей из Литвы по фамилии Лифшиц и сказал:
— Нужно прочесть каддиш*, некому, кроме нас, это сделать.
* Еврейская заупокойная молитва.
Несколько друзей Бухштаба попросили меня написать его жене и переслать ей оставшиеся вещи. Я отправил ей небольшой чемодан с потрепанной одеждой, шапку и сапоги. Ни записей, ни писем я не нашел; долгие годы заключения и скитаний по тюрьмам, лагерям и ссылкам отучили его писать. Несколько книг, которые были у него, он подарил друзьям перед тем, как лечь в больницу.
Чтобы запомнить место, где похоронен Бухштаб, мы обнесли могилу небольшой оградой — зимой наметает столько снега, что могилу иногда невозможно отыскать.
А летом мы принесли на могилу цветы.
Свободное копирование
