Меньшевики - 7

Вскоре после прибытия в лагерь Инжиру удалось устроиться бухгалтером, а поскольку по приговору не полагалось конфискации имущества, жена и дети, оставшиеся в Москве, имели возможность поддерживать его посылками. Его жене даже разрешили приехать в лагерь, где она провела с мужем несколько дней, что было, конечно, редким исключением.

Инжир много раз подавал заявления с просьбой о пересмотре своего дела. И хотя в этом ему отказывали, все же его как-то выделяли среди других заключенных и не только освобождали от общих работ, но даже избавляли от голода. Кроме того, Лев Ильич имел возможность читать книги по экономике и даже делать пометки для своей, как он надеялся, будущей книги.

Все это Лев Ильич рассказал мне по пути на новое место, где, в дальнейшем, мы встречались с ним лишь время от времени. У нас уже не было ни сил, ни желания беседовать на отвлеченные темы. По мере того, как я знакомился с другими заключенными, до меня постепенно стали доноситься слухи, что Льва Ильича считают доносчиком и провокатором. Традиция предупреждать друг друга о таких людях» ведется в России еще с царских времен. Поэтому меня и предупредили, что лучше не знаться с Инжиром. Среди предостерегавших меня был литовец, которого я назову «Георгием» Георгий был активным членом партии, арестованным в 1937 году. Его приговорили сначала к десяти годам, а потом дали еще десять, уже в заключении. Он всячески старался скомпрометировать Инжира. Сначала я думал, что он почему-то старается войти ко мне в доверие (ревность и даже ненависть между заключенными были обычным явлением в лагерях). Георгий не отставал от меня, и через несколько месяцев я уступил и согласился на его предложение. Он решил устроить очную ставку с Инжиром, на которой собирался припереть его к стенке и разоблачить в моих глазах. Я старался избежать этого всеми силами, во-первых, потому, что само по себе это было мало приятно, а во-вторых, могло стать весьма опасным в том случае, если Инжир действительно был доносчиком. В конце концов Георгий, без предупреждения, под каким-то предлогом привел меня в барак, когда все «зеки» были на работе. Инжир был в этом бараке дневальным. Георгий запер дверь и сразу же обрушился на него:

— Когда мы были вместе в таком-то лагере, вы долгое время записывали разговоры со мной и доносили их плюс всякое вранье в Третий Отдел. Когда началась война, и меня арестовали в лагере, эти доносы являлись материалами следствия. В качестве свидетеля обвинения вы сами все это еще раз подтвердили. Теперь, в присутствии Бергера, скажите — правда это или нет. Я хочу его предостеречь, потому что вы и сейчас занимаетесь тем же.

Инжир ответил не сразу, потом он сказал:

— Допустим, это правда. Но скажите уж Бергеру и то, что я спас вам жизнь.

Георгий повернулся ко мне:

— Это тоже правда — он спас мне жизнь.

Оказалось, что на суде Георгий не мог отрицать показаний Инжира, поскольку он действительно в 1940 году при нескольких других свидетелях высказался критически по поводу заключения пакта между Сталиным и Гитлером в 1939 году. Но следствие интересовало другое, и от этого зависела жизнь обвиняемого. Вопрос стоял так: продолжал ли он свою «антисоветскую пропаганду» и после начала войны 1941 года? В мирное время подобное «преступление» подлежало наказанию относительно мягкому — 10 лет заключения, а в военное — влекло за собой смертный приговор. В то время такие приговоры приводились в исполнение немедленно. Инжир показал, что Георгий после немецкого вторжения не вел подобной «пропаганды», и этим спас Георгию жизнь. Эта полная драматизма очная ставка двух смертельно ненавидящих друг друга «зеков» в пустом полутемном бараке, в зоне, обнесенной колючей проволокой, среди вышек с вооруженной пулеметами охраной, в глухой сибирской тайге, напомнила мне средневековую сцену — трибунал инквизиции. Невозможно было осудить ни того, ни другого. Георгий доказывал, что Инжир «сексот». Инжир утверждал, что одного его слова хватило бы, чтобы погубить Георгия — не только его личного врага, но и человека, принадлежавшего к наиболее ненавистному Инжиру политической группировке — большевиков-троцкистов.