Троцкисты - 8

Были и такие, однако, которые не капитулировали до конца.

Сына Троцкого, Сергея, я встретил в 1937 году. Оба мы ожидали допроса в одной из камер предварительного заключения на Лубянке. Камера эта — маленькая клетушка, которую заключенные называли «конурой». Обычно в такую «конуру» помещали только одного заключенного, но, поскольку Лубянка была переполнена, то нас поместили вдвоем. Так что нам пришлось провести вместе несколько часов однажды ночью в феврале 1937 года.

Это была памятная для меня встреча. Сергея только что привезли в Москву из лагеря в Воркуте. Дело его было назначено на переследствие, и он весьма мрачно смотрел на свое будущее. Мои перспективы были не многим лучше. И действительно, вскоре после этого я был приговорен к смерти. Но Сергей почему-то был убежден, что мне удастся выжить. И он просил меня передать несколько слов его родителям, если мне приведется с ними встретиться.

Ему было тогда около 28 лет. Небольшого роста, худощавый, круглолицый, с усами. В отличие от своего брата, Сергей никогда не проявлял ни малейшего интереса к политике и отказался даже вступить в комсомол. Он был страстным книгочеем, а его другим пристрастием был цирк. Ребенком он даже однажды убежал из дому и пристал к бродячему цирку.

Родители, конечно, не одобряли его поведения и объясняли ему, что оно может повредить отцу. Однако он оставался неисправимым. Когда его отец оказался в оппозиции, Сергей усмотрел в этом подтверждение своим аполитичным взглядам. Учился он хорошо, но долго не мог решить, какую выбрать специальность. В конце концов он окончил архитектурный институт.

Когда Троцкий в 1929 году был выслан заграницу, Сталин в одну из своих редких минут великодушия разрешил Троцкому взять с собой семью и свои архивы. Сергей узнал об этом в провинциальном городе, где он тогда работал. Родители настойчиво уговаривали его уехать с ними. Троцкий отчетливо предвидел судьбу связанных с ним людей, оставшихся в СССР.

«— Представьте себе самое ужасное и помножьте его на десять», — сказал он друзьям, провожавшим его в Одесском порту.

Сергей же в это время был влюблен и не захотел оставить свою подругу. Он отказался уехать.

Некоторое время все шло как будто благополучно и страхи отца казались преувеличенными. Ему не только удалось избежать репрессий начала 30-х годов, но друзья сумели даже устроить его на работу. И лишь в 1935 году, после убийства Кирова, его вызвали и потребовали публичного отречения от отца. Ему внушали, что от него требуют только правды: т. е. чтобы он сказал, что никогда не разделял взглядов отца и не пожелал уехать с ним заграницу. К этому следовало лишь добавить, что он считает своих родителей «врагами народа». Сергей отказался подписать это на том основании, что не имеет никакого отношения к политике, и заявил, что, хотя его аполитичность была причиной расхождений с отцом, он ни в коем случае не хочет принимать участия в публичной травле отца. Его уволили с работы, а еще через несколько месяцев арестовали.

Немедленно по прибытии в Москву осенью 1936 года он объявил в тюрьме голодовку. Следствие по его делу было закончено в течение десяти дней. Его приговорили к пяти годам лагерей. В декабре того же года он прибыл в Воркуту и там впервые столкнулся лицом к лицу с убежденными последователями его отца. Он проникся глубоким уважением к этим людям.

Хотя огромное большинство троцкистов к этому времени капитулировало, все еще оставалось, главным образом, конечно, в тюрьмах и лагерях, ядро убежденных и бескомпромиссных. Арестованные троцкисты и их семьи были собраны большей частью в трех крупных лагерных системах: на Колыме, в Воркуте и в районе Норильска. О троцкистах Воркуты я впервые узнал от самого Сергея.

Меня не удивило, что бывшие участники оппозиции произвели на него такое сильное впечатление. Я сам столкнулся в заключении с некоторыми из них. В основном это были интеллигенты, которым взгляды Троцкого, менее ограниченные и сухие, чем ленинские, импонировали с самого начала. Большинство из них были в прошлом профессиональными революционерами, участниками Гражданской войны, примкнувшими в начале 20-х годов к оппозиции. Среди троцкистов представители национальных меньшинств занимали больший удельный вес, чем в других оппозиционных группах. Все они были убежденными интернационалистами, и идея местного советского национализма была им глубоко чуждой. Если бы в то время существовал термин «безродные космополиты», то его определенно применили бы к троцкистам.

Они были пуристами, больше всего на свете боявшимися осквернить свою доктрину. Это являлось главным препятствием к их объединению с другими группами. Даже в лагере они держались обособленно. Это они унаследовали от самого Троцкого. Ленин бывал жестким или податливым, в зависимости от обстоятельств. Троцкий же даже в ссылке, когда перед ним захлопывались чуть ли не все двери, находил все же время и тратил свой блестящий талант полемиста на яростные теоретические споры с западными социалистическими лидерами. Когда я обвинил троцкистов в сектантстве, они ответили, что единственное и главное для них — «сохранить в чистоте знамя».

Их фанатизм отталкивал большинство заключенных. Но даже и тех, кто им сочувствовал, они не всегда принимали в свою среду. С другой стороны, их мрачное мужество служило противоядием от угроз и искушений.