Последний день моей жизни - 1

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ МОЕЙ ЖИЗНИ

С 1 января 1925 года я стал вести подробнейший дневник. Записи делались каждый день перед сном. В этом году меня стали печатать в толстых журналах: «Красная Новь» и «Новый Мир». Можно сказать, что с этого года я стал признанным писателем. Я был членом литературной группы «ПЕРЕВАЛ», организованной Александром Константиновичем Воронским. В писательских кругах я считался одним из лучших чтецов и рассказчиков. Во многих моих рассказах и очерках было много юмора и потому меня встречали, как желанного гостя в литературных салонах Евдоксии Федоровны Никитиной и Анны Арнольдовны Антоновской.

Еженедельные собрания у Никитиной бывали по субботам, у Антоновской по вторникам. На собрания, кроме писателей и поэтов, приходили художники, артисты всех московских театров, певцы и музыканты. После литературной программы всегда подавалось угощение: чай и бутерброды с колбасой, икрой к сыром. На эти собрания иногда приходили такие знаменитости, как Анатолий Васильевич Луначарский, Иван Михайлович Москвин и Василий Иванович Качалов.

Иногда в гардеробной, куда гости шли после собрания одеться, Евдоксия Федоровна кое-кому шептала на ушко: «Останьтесь». Это означало, что для избранной публики будет горячий ужин с вином. Мне посчастливилось быть участником таких ужинов несколько раз. Однажды я был предупрежден заранее — не забыть с собой балалайку, на которой я исполнял народные песни. На том ужине был Иван Михайлович Москвин. С ним мы спели под балалайку песню: «Как задумал сын жениться, дозволенья стал просить». После трех куплетов песни Иван Михайлович предложил:

— Припев пойте все!..

А припев в этой песне был необычный:

«Веселый разговор, дозволенья стал просить».

Песня по содержанию грустная. Сын просит разрешения — жениться на любимой девушке, но отец не верит, что на свете есть любовь к одной единственной, что любить можно «кажную». Огорченный сын идет с саблей в лес и там убивает себя.

Его глазки голубые всё на небушко глядят,

А уста его немые про любовь всё говорят.

Тут поверил отец сыну, что на свете есть любовь,

Что на свете девок много — одною можно любить.

Кое-кому могло показаться странным такое сочетание слов:

Взял он саблю, взял он востру,

И зарезал сам себя.

Веселый разговор — и зарезал сам себя.

Но слова «Веселый разговор» при грустной мелодии только усиливали трагизм песни. Я пел её часто с Василием Наседкиным, женатым на сестре Есенина Екатерине. На молодежных концертах аудитория всегда бурно аплодировала нам.

В своем дневнике я описывал встречи с писателями, артистами, концерты, литературные вечера, командировки от газет и журналов, поездки на родину, жалобы крестьян и рабочих на трудности жизни. Записи были подробными — с диалогами, с описанием природы. В дневник я вклеивал вырезки из газет и журналов о наших выступлениях. Иногда с нами выступала певица Ольга Васильевна Ковалева: она в середине, а мы по краям. При содействии Федора Федоровича Раскольникова нас втроем пригласили однажды в Кремль — к Ольге Давидовне Каменевой, сестре Льва Троцкого. О. Д. Каменева возглавляла тогда культурную связь с заграницей.

Нас угостили чаем с бутербродами, а потом во вместительной гостиной мы долго пели грустные и веселые песни. Во время нашего концерта вернулся с заседания Лев Борисович Каменев и тихонько сел на диван рядом с женой. Когда мы уходили, хозяин всем нам помог одеться. Мне было неловко, что такой большой партийный работник, член политбюро, подает мне короткую овчинную шубу. По выходе из Кремля Раскольников протянул мне белый, десятирублевый червонец, сказав:

— На такси.

Мне и Наседкину было недалеко до Никитских ворот и я шепнул своему партнеру:

— Отдадим червонец Ольге Васильевне: она живет возле Сокольников, у неё маленькая девочка.

Это посещение Кремля было записано со всеми подробностями в солидный дневник в ледериновом переплете.

Однажды мне приснился удивительный, вещий сон: кто-то высокий, в черном длинном плаще, с надвинутым на лицо капюшоном — «Некто в черном», как я назвал его, приблизился к моему изголовью и очень внятно, деля слова на слоги, сказал:

— Ты ведешь дневник. Когда проснешься, запиши: начиная с нового дня ты проживешь 16 лет и 6 месяцев!

Удивленный и напуганный я тут же проснулся. Уже светало. За окнами падал пушистый снег. Я записал предсказание странного пророка и стал высчитывать, когда будет последний день моей жизни. По моим вычислениям этот день приходился на 15 июля, 1942 года, значит, я умру в сорокашестилетнем возрасте.

— Маловато мне назначено судьбой, — с сожалением подумал я, — значит, надо использовать назначенный мне срок с максимальной нагрузкой и напряжением: побывать на крайнем севере и на юге, издать несколько книг, познакомиться со знаменитыми писателями и артистами, заняться собиранием народных песен.