Исповедь - 24

3.

 Мнений своих я не стыжусь, никогда от них не отрекался, считаю их в глубине своей души, всем своим смыслом, человечески возможно близкими к истине и потому безопасными и дозволительными во всяком благоустроенном обществе, а и тем более в России, где основным камнем государства положена христианская веротерпимость, столь пышно и беспримерно в истории развернувшаяся в блистательные эпохи русской славы — в царствование Петра, Екатерины и Александра.

 Прежде всего, я — действительно христианин, в обширнейшем значении этого слова, не формалист, не гордец, не ханжа и не изувер. Я верую, как могу только понимать, воем своим разумом, во все члены символа православной веры -и считаю себя беспредельно счастливее всех тех, которые глумятся над тем, чего они не могут слышать, потому что не имели столько жизни в своей плотоядной душе, чтоб изучить то, чего никакая человеческая душа, более или менее, не может не изучать.

 Во-вторых, на точном, смысле и полном разуме того же Православия, выражаемом вполне божественным изречением спасителя: "люби ближнего, как самого себя", я — самый радикальный утопист, т.-е. я верю в то, что все человечество некогда будет одним семейством на всем объеме земного шара, что тогда все будут только братья и сестры, имеющие отцом одного бога, а общим и нераздельным имуществом — всю природу, так что все, чем только может пользоваться неловеческая душа, будет общедоступно всем, как воздух атмосферы, как вода реки морей, как земля столбовой дороги.

 В-третьих, нисходя по мере ближайшей возможности, постигаемой моим смыслом, я — коммунист, т.-е. думаю, что некогда, может быть, через сотни и более лет, всякое образованное государство, не исключая и России, будет жить не случайными и несчастными аггрегациями, скоплениями людей, грызущихся друг с другом за кусочки золота и зернышки хлеба, а полными и круглыми общинами, где все будет общее, Как обща всем и каждому разумная цель их соединения, как общ им всем всесвязующий их разум.

 В-четвертых, допуская возможность, еще ближе, как образчик даже и ныне, а вообще также на сотню или сотни лет вперед, я — фурьерист, т.-е.— думаю, что система общежития, придуманная Фурье, в которой допускается и собственность, и деньги, и брак на каких угодно основания, и все религии, каждая со своими обрядами, и сначала — всевозможные образы правления,— всего скорее, всего естественнее, всего, так сказать, роковее может и должна рано или поздно примениться к делу, не потрясая ни на волос ни чьих бы то ни было интересов, привычек или привилегий, а тем всего менее — основных законов государства, с опасностью для жизни государей или каких бы то ни было лиц.

 В-пятых, не считая ни во что конституций, в их чисто юридической, скелетной и бездушной форме, я, однакож, признаю необходимость для всякого мало-мальски развившегося народонаселения в известных, для меня совершенно все равно, каких бы то ни было, ручательствах и обеспечениях между правительством и обществом! Эти ручательства, по модему крайнему разумению, должны бы были состоять в праве каждому в государстве лицу возвышать свой голос — разумеется, под верховным надзором и непреложным деятельным распорядком власти,— в открытом на весь мир судопроизводстве и в участии в делах правления выборных людей от народа, как свидетелей и соисполнителей с законною и природною верховною властью всех мер и действий правительства.

 В-шестых, положив руку на сердце, я полагаю, что для России давным-давно настало время для перехода, по неизбежному и воемирно-верному природе вещей закону истории, в последний из первых четырех образов существования. Доказать это здесь мне негде, но я не отступлюсь написать об этом хоть целую книгу. Притом это есть всеобщее мнение, не скажу целого народа, потому что простой народ да и многие темные люди, которые, по своей бедности, только по платью не считаются безграмотными, в России ничего не значит: это бедная, жалкая, но все-таки, в сущности, добрая и готовая на все лучшее основа общества, материал, тесто, из которого все делается, что ни делается, и для которого, -впрочем, все существует. Это — мнение всего того, это только можно назвать в России смыслом., разумом общества, мнение всего в ней образованного и потребность всего образующегося. А так как ни разум вне основы, ни основа вне разума существовать не могут — их связывает нерасторжимо одна и та же, общая им душа,— поэтому, если что образованная часть, разум, смыслит, так то же самое и всенепременно вся остальная часть, масса, основа,— чует и хочет, только не умея выразить, чего именно. О мнении на этот счет самого правительства я никогда не дерзал делать опрометчиво каких-либо заключений, так как никогда не домел чести и счастия бывать в какой-либо доверенности у какого бы то ни было государственного лица, а потому и не включаю в свое определение только лиц, в строгом смысле представляющих верховную душу правительства.

 В-седьмых, я коренным и опытным образом, во всю полноту своей совести, убежден, что Россия без монарха не может просуществовать и ныне и весьма-весьма надолго вперед ни единого часа. Это ключ свода; вырвать его — значит обрушить все здание, которое тогда, распадаясь, и не замедлит представить ту безобразную и неисходимую громаду разрушения, какой слабый очерк я изобразил выше.

 Наконец, в-осьмых, я искренне убежден — не скажу со всеми образованными, потому что между ними есть и либералы, а со всею массою народа и небольшим числом лиц из круга образованных, имевших редкое счастье видеть и слышать государя императора вблизи и долго, если позволят так выразиться, так "сказать, следить за его душою, во всех ее проявлениях,— что душа его величества есть душа света, блага и разума, которая только омрачается временем от тех бесчисленных злоупотреблений и противоречий, какие и меня, если я только могу поставить себя в этом случае в пример живой, человеческой души вообще, приводили всю мою жизнь в исступление. Я помню и никогда не забуду, как радостно и неподдельно, с каким увлечением, с какой восторгающей простотой обращения, его величество изволил обнимать всякое лицо, отличившееся в делах против турков, в 1828 году под Варной, когда это лицо представлялось сш величеству: это потому приводило меня всегда в умиление, что тут государь император обнимал не лесть, не свою привычку, не выслугу, а действительную заслугу перед ним, подвиг на пользу отечества. Потом, не имея более всю жизнь никакой возможности быть так близко к государю императору, как тогда, я, однакож, не взирая на всю мою ярость и раздражение против моей горькой участи, невольно прослезился, прочитав в "С.-Петербургских Ведомостях" выражение тех чувств, каким дышит всякая строка в собственноручном рескрипте его величества к народу по случаю провожания им тела в бозе почившей великой княгини Александры Николаевны. Эти два факта могут служить, по крайней мере — для меня, за миллион других, подобных...

 Таким образом я исчерпал всю свою душу, а может быть, истощил длиннотой изложения терпение моих судей; но иначе я не умел сделать. Мне не остается ничего более, как только вторично, преклоняя повинную голову, просить их великодушия и ходатайства перед отцом отечества за все то, впрочем неумышленное, что они найдут в моих действиях или мнениях хотя сколько-нибудь преступным.

Надворный советник А. Баласогло.

 14 мая 1849 года.