Исповедь - 13

 Но надобно же было чем-нибудь жить и уже с женой. До самого замужества она давала было уроки музыки в патриотическом институте, где имела большую силу родная ее сестра, музыкальная же дама, бывшая у покойной директрисы этого института, г-жи Вистенгаузен, домашним секретарем и державшая через это весь институт в страхе к себе и своей злости. Как только ее сестра вышла за меня замуж, так и потеряла свои уроки, несмотря на то, что покойница по своей необыкновенной доброте, известной всему городу, в течение трех месяцев три раза сама напоминала любезной сестрице,— что ж ее сестра гордится, вышед замуж, и нейдет к своему занятию. Злое существо отвечало старушке тем, что ее сестра сделала карьеру, вышла за хорошего, понимается в денежном отношении, человека и что ей уже не нужны уроки, есть, де, гораздо более ее нуждающиеся в этом средстве пропитания (она сама и никто больше); а моей жене целым кагалом было толковано и приказываемо отнюдь не сметь докучать maman своим попрошайством, потому что замужней женщине, даме, уже неприлично заниматься таким нищенством, как давание уроков.— После этого пропуска со стороны моей жены, которую я, как молодой и страстно, до восторга в нее влюбленный человек, не мог же гнать насильно на работу, она и я, в течение девяти лет, никакими: силами и средствами не могли уже усилить в поправке дела: чужие люди, считая десятками, хлопотали у директрисы, но та всегда портила дело тем, что сейчас же спрашивала мнение родной сестры, а сама моя жена, по скромности, никогда не решалась итти и рассказать все эти штуки своей родной сестры ее начальнице и благодетельнице, которая почтила ее своим полным доверием, сохраняя его в течение лет двадцати до самой смерти прекрасной старушки.

 Все хлопоты об определении моей жены в то же звание в какое-либо другое женское учебное заведение остались доселе также бесплодными: все начинали и кончали тем, — да ей бы всего лучше обратиться в тот же институт, где она уже известна!.. Можно было обратиться! Пока я искал себе и жене места, я существовал целые семь месяцев единственно на 100 рублей асс. жалованья, которое мне положил в месяц некто Фишер, начавший было тогда, по своей и других известных художников затее, издание, под названием "Памятник Искусств". Основатели этого издания, по мысли и по плану, собственно говоря, были мы двое: молодой архитектор Норев {Норев или Норов, Петр Петр., 1815—1858, академик архитектуры, писатель по вопросам истории и искусств.}, которому принадлежит первая и лучшая половина "Стихотворений Веронова", и я, его тогдашний и единственный друг. Мы хотели воспользоваться этим редким случаем, где нашелся и редактор, и типография, и, словом, все видимости на успех, чтобы учредить род текущей энциклопедии искусств, в применении их, со включением и ремесл, ко всей жизни, ко всем народам, ко всем климатам и векам, и в особенности к России, на пользу русских художников и всего образующегося молодого русского общества. Политической цели тут не было ни с которой стороны решительно никакой: это, можно сказать, была затея утопически-чисто художественная; мы доказали это тем, что в два почти года существования этого издания на наших плечах цензура не имела радости вычеркнуть ни единого слова. Мы утопали в работе, трудясь сначала оба по целому году совершенно даром, для заготовления материалов, а потом получая только по 100 рублей в месяц — и я, и Норев, так как и его Тетерин же ц братия выжили-таки в отставку за то, что он, не принимая их подарков, не хотел подписывать на свою голову смет, составляемых этой благородной кампанией для разрабатывания Чернышова переулка и Щукина двора.— Но что ж?— И тут, как везде и всю мою жизнь, я недолго был в очаровании: Фишер был круглый невежда в науках и теории искусств; н.о в практике удивительный, тонкий и мелочный знаток. В последнем точка соприкосновения была прочная, ненарушимая; но в первом — никакой; и мы должны были его оставить, убив — я почти два, а Норев около трех лет, лучших в нашей жизни, — совершенно бесплодно.