И вот мы собираемся на Кавказ. О. Даниил, пустынник, спускавшийся только два раза в год в ближайшее селение, чтоб поменять на соль деревянные ложки, вырезанные им из самшита, теперь приглашал к себе девушку из Москвы, из самого центра суетного мира. Так поверил он своему молодому послушнику, и такой переворот произвел Олег в строгой уставной жизни монаха.
Мы — в вагоне, все трое едем на Кавказ в таинственные горы, к людям, о существовании которых мир не подозревает. Сорок лет прошло с тех пор, и я попытаюсь сейчас посмотреть на тех нас трезвым сегодняшним взглядом. Вот Олег — он счастлив, что везет меня в «пустыню». Он искрится умом и весельем. Сдерживаемое — оно еще сильнее кипит. Рядом вижу я Александра Васильевича — медленный, он не думает, а «комоды ворочает», по выражению одного общего нашего друга. Он с нами, но за нами не успевает. Близость моя с Олегом делает нас не вдвое, а в бесконечное число раз сильнее Александра Васильевича. Но мы этого не замечаем: мы слишком счастливы друг другом. Пожалеть бы Александра Васильевича! Но по странному инстинкту жестокости к каждому отстающему, людям хочется иногда такого не поддержать, а подтолкнуть. О, конечно, все это делается вполне бессознательно! Мы бы возмутились и не простили себе, если б только увидали себя такими. Но тут-то в темной и неподвластной нам области и прячет безжалостная природа подчас свои ловушки!
Мы проезжаем Северный Кавказ. Начало мая. Украинки продают на станциях прошлогодние соленые арбузы. Александр Васильевич покупает один и находит его превкусным. Мы с Олегом дружно признаем его отвратительным, переглядываемся — и арбуз летит в окно. Александр Васильевич вежливо улыбается — это его защитная маска. В нем уже началась ревнивая работа: он создает свою форму, свою силу против ущемлений со стороны более сильного соперника. Соперник — это мы с Олегом в единстве. Но никто из нас троих этого ни в малейшей мере не сознает, мы искренние друзья — все совершается в нас, и в то же время тайно от нас. Мрачность Александра Васильевича сейчас же проходит, и он вместе со мной смеется какой-то остроумной шутке Олега в связи с выброшенным арбузом.
В Геленджике на берегу моря мы ждем прибытия парохода, который повезет нас в Сочи. Олег сидит на камне и что-то набрасывает в записную книжку. Такой большой, напряженный, я смотрю на него и вижу, как он посвежел в Москве за неделю нашей совместной жизни на Мещанской. «Его попросту надо лучше кормить», — мелькает у меня в голове.
Солнце печет. Фуражка Олега сдвинута на самый затылок, и короткие кудри треплет морской ветер. Порыжевшие брюки завернуты до колен. Ворот рубашки расстегнут. Голова то наклоняется над бумагой, то поднимается, и глаза, заполненные своей мыслью, рассеянно скользят по уходящей в бескрайность воде. Я стою рядом, босоногая, загорелая, обвеваемая тем же ветром. На мне платье из дешевого серого ситца, наглухо закрытое, с длинными рукавами. Я сшила его специально такое для нашей необычайной поездки, оно намокло от брызг. В руке я держу розу — недавно расцвели первые розы в садах побережья.
Кто эти двое? Кто этот юноша? монах, отрекшийся от мира мыслитель? А может быть, это нищий художник или рыбак? Вот он опустился на черный камень, вытянулся, раскинул руки и подставил солнцу лицо…
— Бродячие артисты, — говорит провожающая нас мама и покровительственно улыбается нам из-под широкого зонтика. Красный зонт бросает на серебряные волосы розовую тень. — Вам не хватает только шарманки и попугая.
Мы настороженно переглядываемся. Я чувствую к своей матери из-за этих ее слов холод и неприязнь.
Мы берем самые дешевые билеты — на палубу и проводим ночь на толстых канатах, резко пахнущих морем, рыбой и смолой. Под головами у нас мешки (тогда еще не говорили в России «рюкзаки»), над головами — черное южное небо, полное звезд.
Свободное копирование
