Детство и юность... - 26

Лично я в течение моего пребывания в университете был настолько увлечен заботой о саморазвитии, что так называемой повседневной политикой занимался весьма слабо. Меня интересовали общие теоретические вопросы, и в них я шел весьма далеко, склоняясь, как я уже сказал, к учениям так называемого "критического социализма" Прудона. Это социализм не боевой, он ждет изменений в общественном строе не от насильственного переворота, а от медленного изменения самих нравственных понятий людей, от развития человеческой солидарности или от того, что Прудон называл взаимностью (mutualité). Я настолько проникся этими мыслями, что, желая дать им внешнее выражение, заказал себе в Карлсбаде печать, на которой выгравированы были три дорогих мне принципа: свобода, равенство, взаимность. Но моя заботливая мать отобрала эту печать, которою я в моем юношеском энтузиазме вздумал было скреплять мои письма. И, разумеется, к лучшему, а то, пожалуй, возникло бы дело о студенте Ковалевском, его печати и ряде скомпрометированных им лиц. Трудно ведь было допустить, что за этой печатью ничего не скрывается, кроме чисто теоретических пристрастий.

Последние два года моего пребывания в университете прошли в усиленной работе. Под влиянием Каченовского, я уже на 18-м году жизни более или менее остановился на выборе специальности. Я стал серьезно заниматься государственным правом европейских держав. Каченовский склонял меня, правда, в сторону международного права, но оно казалось мне еще настолько висящим в воздухе, так мало обособившимся от общечеловеческой нравственности и вылившимся в общеобязательные нормы, что мне хотелось сосредоточиться на изучении чего-нибудь более положительного. Меня интересовала тогда, как и теперь, тесная зависимость между ростом государственных учреждений и изменениями общественного уклада, в свою очередь вызванными эволюцией экономических порядков. История учреждений и история общественности — таковы были наиболее притягивавшие меня темы.

Я прочел довольно много книг, преимущественно на иностранных языках, по истории английского и французского государственного права, а также по вопросам народного представительства. Рассуждения Милля[1] на этот счет, книги Токвиля о "демократии в Америке" и его же "Старый порядок и революция" были в числе моих любимейших сочинений[2]. Я прочел и книгу Чичерина "О народном представительстве", но она мало удовлетворила меня. Англичанин Кокс[3] и француз Батби[4], которыми Каченовский немало пользовался в своем курсе, также прочитаны были мною с большим вниманием. Каченовский не переставал давать мне книги из своей библиотеки, но она не была особенно богата по вопросам государственного права; зато университетская, в которую сочинения выписывались непосредственно из-за границы, по рекомендации профессоров и, по-видимому, минуя цензуру, заключала в себе более, чем достаточно материала для первоклассного ознакомления с европейскими порядками. Книги позволялось брать на дом; библиотекарь Балясный, родственник Каченовского и которого я часто встречал на его пятницах, с большой обязательностью разыскивал для меня все новую и новую умственную пищу. Частые свидания с дорогим учителем и у него на дому, и во время прогулок по окрестностям счастливо направляли мой выбор, ставили передо мной все новые и новые темы и указывали средства удовлетворить моей любознательности. В провинциальном университете нет той беготни по лекциям, от которой страдают столичные профессора. Каченовский не имел других обязательных занятий, кроме читаемого им в университете курса.