Записки неизвестной - 106

XXI.
 

В воскресенье (7 марта) мы ездили в Сен-Клу по железной дороге. Погода была прелестна, мы все наслаждались прогулкой и подробно осмотрели дворец; он не велика, во очень красив как по внешней архитектуре, так и по внутреннему убранству. {Могла ли мы предвидеть, что этот милый дворец будет разрушен не Вандалами, не врагами Франции, а самими же Французами, в коммунистическом неистовстве не щадившими даже народных памятников! Стоило проливать столько крови, производят столько революций, чтобы дойти до такого нравственного унижение.} В нем, как повсюду во Франции, смешаны воспоминание о династиях и разного рода правлениях, не имеющих между собою ничего общего: комнаты Лудовика XIV с портретами Лавальер и Генриеты Английской; там спальня Наполеона, здесь письменный стол Лудовика-Наполеона, тут рассказывают о дофине, о герцогине Беррийской. Какое правление может быть прочно там, где оно столько раз изменялось и где почва до того расшатана, что на ней ничто не может утвердиться?

Филарет Шаль несколько раз был у нас, но не заставал дома; наконец я имела удовольствие его видеть: он провел у вас целый вечер, говорил много и хорошо, хотя несколько вычурно. Он высказал весьма справедливое мнение о Франции и находил, что дела идут дурно.

— Чего можно ждать от народа, сказал он, — который пятидесятыми годами революции не приобрел правильного судопроизводства, добросовестных присяжных! Их выбирают случайно и из того класса, который выше всего ставит собственность нажитую тяжелым трудом. Взгляд этих присяжных чрезвычайно односторонен, посягательство на собственность они считают величайшим из преступлений, а обвиняя бедную женщину укравшую может-быть из крайности, от голода, допускают смягчающие обстоятельства в отцеубийстве!

Кто-то из ваших сказал Филарету Шалю, что нельзя, однако, не удивляться внешнему благоденствию Парижа и некоторых департаментов Франции.

— Неужели вы называете счастием, возразил он, — если у человека немного тоньше сукно на платье или если он повкуснее ест? Счастие состоит в религиозном веровании, в спокойствии духа, а у нас нет религии, умы волнуются, всех и каждого одолевает зависть.

Были два раза на лекции Мицкевича. В течение всей зимы я добивалась этого, но никак не удавалось, не с кем было ехать, а одна не решалась. Наконец во вторник отправилась с С. М. Соловьевым. Мне прискорбно было видеть, что Мицкевич в нападках своих на Россию доходит даже до клеветы. Я узнала от людей близких к Мицкевичу, что самые жестокие клеветы писал не он, а какой-то другой Поляк, и, что ему только приписывали их. Это мне было очень приятно узнать.

Давно я не наслаждалась так музыкой как в концерте, данном в зале Герца всеми артистами италианской труппы. Инструментальной музыки вовсе не было, даже не было оркестра. Тададини аккомпанировал на фортепиано, пели: Лабдаш, Марио, Виардо-Гарсие (сестра Малибран), Гризи, Ниссен, Мореди. О таких талантах отзывы излишни, можно только восхищаться и с наслаждением долго, долго вспоминать.