Судьба одной дворянской семьи... - 89

Вскоре по возвращении из Ешероля я получила вести от отца через одну швейцарку, которая в доказательство того, что действительно была послана им, показала и передала мне от его имени маленькую записную книжечку, имевшую значение только для меня одной: это была записная книжка моей матери. Она же вручила мне записку, написанную на итальянском газе и запрятанную в подкладке ее платья, откуда она достала ее при нас. Едва только успела я прочесть эти драгоценные строки, как нужно было сжечь их для успокоения осторожной г-жи Гримо (эта женщина внушила ей недоверие, которое вполне оправдалось в последствии. — Прим. автора.) Я ответила отцу несколько слов без подписи и обозначения числа и отдала записку этой женщине вместе с остававшимися у меня ассигнациями для передачи отцу, сильно сожалея о том, что у меня их было так мало; но это было к счастью, как оказалось впоследствии; ибо посланница эта, употребив во зло доверие многих лиц, дававших ей подобные поручения, все оставила себе. Кажется, она была из Лозанны, но я умалчиваю об ее имени; позорно таким образом пользоваться несчастием.

Очень скоро после отъезда этой швейцарки, г-жа Фабрис пригласила меня к себе и вручила мне от имени покойной тетушки двадцать пять луидоров, доверенных ей с тем, чтоб передать их тому из нашей семьи, кто первый вернется в Мулен и будет в нужде. "Я отдала бы вам эти деньги при вашем проезде — сказала она мне, — если бы вы не были тогда в обществе постороннего лица". Не могу сказать, с каким волнением и каким глубоким чувством благоговения взяла я в руки эти деньги, отложенные для нас предусмотрительными щедротами покойной тетушки. Умственным взором проникая в тайны будущего, она уже тогда предвидела, что для нас снова наступят тяжкие времена бедствий и испытаний; она заранее готовила нам помощь и изыскивала средства, как бы доставить ее нам впоследствии. С края могилы дошедшие до меня благодеяния ее говорили мне о ней и о ее нежной заботливости. Ее уже не было на свете, а доброта ее, всегда деятельная, еще оказывала мне помощь и поддерживала мое существование.

Через несколько времени я должна была покинуть дом второй матери своей и возвратиться в Омбр. Я обливалась горькими слезами, прощаясь с Жозефиной и ее матерью. Близ них я скоро свыклась опять со счастьем быть любимой, и я с сердечной больно расставалась с милым обществом для того, чтобы вернуться в пустыню. Это было мне не легко. Мое пребывание в Мулене, не смотря на его краткость, имело на меня благотворное влияние. Я развилась умственно в обществе многочисленных родственников, людей образованных и с большими достоинствами, принимавших меня с любовью: среди них господствовала та порядочность и благовоспитанность, к которым я привыкла с детства; приятная и вместе серьезная их беседа оживляла меня, а их снисхождение и приветливость внушали мне более доверия к себе и поэтому более уверенности; я просто оживала среди нежных забот, которыми меня окружали здесь. Глубоко растроганная их снисходительностью и добротой, я уносила с собой в заточение свое довольно воспоминаний, чтоб не быть одинокой.

Я взяла с собой из Мулена кое-какие вещи, которые были спрятаны нашими друзьями с тем, чтоб передать их нам. Туалет мой, несколько пополненный, давал мне теперь возможность быть одетой почти так же, как и другие. M-elle Мелон имела любезность прибавить к этому еще одно платье, что избавило меня от неприятности внушать жалость.