ГЛАВА XV.  

Я уезжаю с Бонваном, представляя себе будущее в прекрасном свете. — Первое свидание с m-elle Мелон. — Ее доброта. — Жизнь в Омбре; ее единообразие. — Я получаю маленькую сумму денег, не зная от кого шло это благодеяние.

Добившись желаемого, Бонван чувствовал необходимость как можно скорее воспользоваться позволением увезти меня. Не нужно было давать времени одуматься, но так как не находилось еще ни экипажа, ни случая, то нам не было никакого другого средства пуститься в путь, как только верхом. Его маленькая лошадка была очень смирная. "Вам нечего ее бояться", сказал он мне. Меня посадили на эту лошадку, а он пошел за мной пешком. Этот первый переезд верхом был около тридцати верст; узелок мой с вещами был очень легенький; собираясь в путь, я была занята главным образом своей собаченькой. Из всего, что я любила, мне оставалась она одна, и я решилась взять ее с собой. Бонван дал мне понять, что m-elle Мелон не любит собак; "Кокетка будет всегда в моей комнате", сказала я ему, "она никогда ее и не увидит; ничто не заставит меня покинуть это верное животное; ее любили и ласкали мой отец и моя покойная тетушка".

Я приехала крайне утомленная в Десиз, маленький городок на Луаре; ночь я провела у добрых людей, оказавших мне самый сердечный прием.

На другой день я снова пустилась в дорогу, но теперь уже вслед за Бонваном, добывшим себе лошадь в Десизе. Я узнала, что еду на лошадке племянниц, так прозванной потому, что она всегда возила племянниц, которых m-elle Мелон выписывала к себе. Значит, у нее были еще и другие племянницы, кроме меня. Очень важное открытие, сулившее мне радость. Нам оставалось еще четыре мили; и все остальное время я раздумывала о том, какая приятная жизнь ожидает меня у этой тетушки, чья доброта неожиданно вырвала меня из своего рода темницы, в которой я томилась последнее время. Несмотря на ее глубокую старость, я представляла себе очаровательной ту, которая, не зная меня, отнеслась ко мне с участием и с любовным состраданием пришла мне на помощь. Уж конечно она могла рассчитывать на мою признательность; ее благодеяние давало мне мерку ее достоинств. Она казалась мне такой доброй, что я себе воображала ее прекрасной.

Итак, я приехала в Омбр, составивши себе самое лестное понятие о внешности и душевных качествах тетушки Мелон. Сердце мое сильно билось, когда я подошла к ее двери, оставивши Кокетку во дворе; дрожа от волнения, я последовала за Бонваном, который ввел меня к m-elle Мелон. Я застала ее за туалетом. Она сидела на довольно низком табурете, в то время, как горничная усердно взбивала ей маленький кок, из ее седых волос, зачесанных назад. Трудно было бы избрать менее выгодную для нее минуту. У нее был очень широкий лоб, глаза круглые и красные, нос толстый и вздернутый кверху, руки громадные, все тело немного сгорбленное. Она сказала мне очень пронзительным голосом: "Здравствуйте, m-elle дез-Эшероль!" и пригласила меня сесть перед собой. Иллюзия моя сразу исчезла; я почувствовала сильное смущение и робко присела, отвечая также робко на ее вопросы. Скоро Кокетка еще увеличила мой конфуз; находясь в беспокойстве после того, как ее разлучили со мною, она опрометью бросилась в комнату, как только открыли в нее дверь; при виде своей собаченьки, мокрой и грязной, я побледнела, а m-elle Мелон говорит своим пронзительным голосом: "Выгнать вон эту собачонку!" — Горничная на это заметила ей, что собачка, вероятно, принадлежит мне. Я с трепетом выговорила "да". "Ах, если так, продолжала старушка, смягченным тоном, то оставьте ее здесь". Прибодрившись от такого снисхождения, я стала извиняться перед ней в том, что привезла с собой эту собачку и объяснила ей причины, привязывавшие меня к ней, уверяя, что впредь всегда буду оставлять ее в своей комнате. "Нет, сказала она милостиво, — пожалуйста, приводите ее всегда с собой, это будет мне приятно!" И когда мы пошли обедать, Бонван с изумлением заметил, что Кокетка оказалась в милости у тетушки. Если бы в то время я ближе знала, с кем имела дело, я поняла бы всю цену такой редкой милости.

Мне дали маленькую комнату, так называемую комнату племянниц, в домике, стоявшем вне ограды двора и как раз на проезжей дороге. Новая тетушка предварительно спросила меня, не трусиха ли я; когда я ответила, что нет, меня отвели туда после ужина; вслед за мной принесли мой узелок и затем пожелали мне доброй ночи. Я заперла дверь и присела, чтоб собраться с мыслями. Никогда еще я не чувствовала себя до такой степени одинокой. Удивлению моему не было границ; в самом деле, не странно ли, что меня с таким трудом высвободили из Ешероля для того только, чтоб засадить в какую-то келью, удаленную от остального жилья, где меня оставили на произвол судьбы совершенно одну. Комната моя была внизу; плохие крючки так слабо придерживали ставни моего окна, что они легко могли разлететься от одного удара кулаком; кроме меня, в этом доме не жило ни одной души, и если бы мне вдруг понадобилась помощь, невозможно было бы кого-нибудь дозваться. Я могла бы даже совсем здесь погибнуть вольно, или невольно, и никто не заметил бы этого.

Такой образ действий по отношению ко мне совершенно сбил меня с толку и перевернул все мои понятия; не будучи в состоянии отдать себе отчета в том, что думали об этом другие, я старалась развлечь себя осмотром своей комнаты. Вот что в ней находилось: кровать с балдахином и серыми холстинными занавесками, окаймленными голубым атласом; голубое ситцевое одеяло, большое старинное кресло желтого цвета, соломенный стул и стол; стены белые; маленькое окошко, огромный камин, а в углублении две полки, где стояла история Китая в десяти или двенадцати томах-

Когда был кончен этот беглый осмотр, какое-то странное, неопределенное чувство овладело мной. Не могу сказать, чтоб я именно желала чего-нибудь лучшего; я устыдилась бы и тени подобной мысли, но во всем меня окружавшем было что-то нескладное; здесь царила какая-то беспорядочность, которая тяготила меня и внушала мне какой-то страх неизвестно чего и почему; эту первую ночь я провела очень беспокойно.