Судьба одной дворянской семьи... - 77

На другой день меня будят в четыре часа утра: надо вставать, так приказано — меня ожидают. Я схожу в сад, где нахожу некоего С., бывшего аптекаря, теперь члена Революционного Комитета. Он находился в крытой аллее, превратившейся в эту минуту в судилище, где я подверглась строгому допросу. "Где твой отец?" — Я не знаю. — "Видела ли ты Пресси? (де-Пресси был, назначен главнокомандующим во время осады Лиона; я часто видела его у отца. Но зная, к чему могло привести это первое признание, — я держалась неуклонно своей системы полного отрицания. Я никогда не упрекала себя за эту невинную ложь. — Прим. автора.) — Нет. — "Было ли тебе известно что-нибудь, о планах гнусного города Лиона?" — Нет. — "Не говорилось ли когда либо в твоем присутствии о противореволюционных замыслах? — Нет, — "Где твои братья?" — Я не знаю. — Вот приблизительно в каком роде были эти вопросы и мои ответы.

Этот человек, малорослый и весьма невзрачный, пронизывал меня своим взглядом и, казалось, хотел проникнуть в глубину души моей; он допрашивал меня очень долго, изменяя и переворачивал те же самые вопросы: я оставалась при том же лаконизме. Няня моя в это время трепетала :за меня и тихонько молилась.

Не добившись ничего, он, наконец, прекратил допрос и, не довольным тем, что был побежден ребенком, прибавил громким и повелительным голосом: "Слушай-ка внимательно, что я скажу тебе, и изволь повиноваться. Ты имеешь несчастье принадлежать к семье, изменившей отечеству; и ты должна смыть это пятно, загладить ее преступления и очистить нечестивую кровь, которая течет в твоих жилах; ты можешь это сделать только служа народу и трудясь на его пользу. Работай на солдат, а главное — доноси на изменников, раскрывай их преступные замыслы, объявляй их злодеяния; таким только образом ты можешь искупить позор своего имени; таким образом ты можешь послужить на пользу республике!" Вместо ответа я горько улыбнулась, а он ушел, издали еще крича мне: "Доноси, доноси".

Посещение это страшно напугало мою няню. Она сейчас же объявила мне: "Нужно повиноваться и работать, как он приказал; я велю попросить в Мулене рубашек и курток для волонтеров, чтобы ты могла потом доставить свою работу в комитет (многих дам принуждала таким образом работать на солдат, которые крайне нуждались в одежде. — Прим. автора.). — Я? Я не стану работать, няня. — "Да разве ты не слышала, что он сказал?" — Я не буду работать. — "Александрина, ты ещё увеличишь свое несчастье". — Что делать, буду терпеть; но ничто на свете не заставит меня исполнять волю этого человека. — "По крайней мере, щипли корпию".. — Нет, не стану. — Моя бедная няня, в отчаянии от моего упрямства, сама принялась щипать корпию. Я видела, что она шила рубашки и куртки, которые, вероятно, потом посылала от моего имени в муленский Революционный Комитет; со мной она не говорила больше об этом.

Мэр нашей коммуны в свою очередь явился к нам для осмотра того, что я привезла с собой. Каждую вещь он развертывал, тряс и тщательно осматривал, чтобы убедиться, не скрывалось ли в ней каких-нибудь мятежных прокламаций; затем был составлен акт и послан в Революционный Комитет. Из осторожности, которую я понимала, не одобряя ее, няня моя спрятала половину из немногих пожитков моих, так что у меня осталось только одно платье, которое я носила каждый день; оно было очень плохо, и я совестилась его. Няня повторяла мне: "Нужно казаться совсем бедной". А я возражала: — Я не хочу внушать жалости. — Ее нежная заботливость страшилась всего, что, по ее мнению, могло компрометировать меня. Я же ничего так не боялась, как внушить сострадание; благодаря тому, что мое чувство гордости легко страдало, я была склона резко отклонять покровительственный тон, который мне было труднее переносить, чем самое несчастье. А между тем, именно в это время я должна была вызывать глубокое чувство жалости, в следствии ожидавшей меня участи. Но я тогда не имела и понятия о позоре, который говорили мне, и узнала уже гораздо позднее то, что расскажу здесь.