Судьба одной дворянской семьи... - 73

Я провела три недели у этих славных людей, чья доброта никогда не изменила мне. Не могу вспомнить без умиления о внимании и заботах, какие они мне расточали; только после многократных моих настояний я могла добиться, чтобы меня допустили есть за одним с ними столом и то же самое, чем они сами питались. "Вы не привыкли ни к часу нашего обеда, ни к нашей нищи", говорили они мне. А у меня, право, не было более никаких привычек. Магдалина, добрейшая Магдалина, окружала меня самым деликатным вниманием. Всегда вовремя предупреждавшая о домашних обысках, которые производились в селе, она тотчас отводила меня окольной дорогой за пределы департамента; я возвращалась домой лишь во удалении комиссаров. Охранение меня не было для нее каким-нибудь второстепенным интересом; я была для нее верным лицом, которое нужно было спасать; на мне одной была сосредоточена вся ее нежная попечительность. Покой и праздность, в которые я вдруг погрузилась, казались мне невыносимыми; дни мои не были наполнены никакой заботой. С тех пор, как мне не о ком было думать, кроме себя самой, ничто не привязывало меня более к жизни. Я словно была оторвана от дерева, давшего мне жизнь — и стала бесполезной веткой, которой суждено было засохнуть и умереть вдали от него. Мною овладела глубокая тоска и чувство моего сиротства внушило мне сильнейшее желание найти отца; это желание обратилось, в какое-то болезненное состояние, которое отчасти даже поколебало мое намерение исполнить завет тетушки. Когда Сен-Жан и Канта разведали о моем намерении, их страх возвратиться одним в Мулен заставил их пустить в ход всевозможные хитрости, чтобы склонить меня вновь к первому плану. Не стану углубляться, имели ли они в этом случае в виду волю моей тетушки, или просто боялись, что с них взыщут, если они вернутся без меня.

Провидение, казалось, избрало своим орудием эти малодушные существа для того, чтоб напомнить мне и обратить меня к моему долгу, и я уже была готова исполнить его. Между тем, — должна сознаться, — я не без страха помышляла о возвращении в родные места, где, вследствие ненависти к моему отцу, я могла ожидать очень дурной встречи, и эта неизвестность относительно приема, какой мне сделают, еще усиливала мое смущение.

Я вела очень тихую жизнь, которая могла бы показаться мне даже приятной, если бы не тяжкие воспоминания и горькое сожаление, наполнявшие мое сердце. Каждый вечер я читала вслух жития святых. Около полуночи тетка Шозьер читала вслух вечерние молитвы и после того благочестивое общество расходилось. Такая жизнь вполне удовлетворяла меня. Каждое воскресенье я читала всю обедню соединенной семье; стоя на коленах, исполненные горячей веры, все мы молили Бога о раскаянии грешных и об утешении несчастных. Дурочек Пьер принимал участие в наших молитвах всеми силами своих способностей; за отсутствием рассудка, он молился сердцем. Разве этого не достаточно Богу? У него было искреннее смирение и хватало ума на то, чтобы свято хранить важные тайны, которые по неволе иногда приходилось ему доверять.

Увы! во исполнение воли моей тетушки мне приходилось начать самое несчастное существование; я должна была жить одна, сама решать каждый свой поступок и отвечать за свои речи: ужасная и опасная свобода; я не имела друзей, никого, кто бы мог руководить мной. О! как велика премудрость Того, кто скрыл от нас будущее! Кто бы мог вынести его бремя, если б оно вперед было нам известно! Если бы я тогда могла предвидеть всю совокупность горя и испытания, которые собирались над моей головой, я думаю, что, вернувшись в Лион, я стала бы умолять, как благодеяния, чтобы мне позволили сложить ее на плахе. Но Господь знал мою слабость и поддерживал меня в бедствиях.

Я ничего не могу сказать о своем характере; события руководили мной; я действовала под их влиянием более, чем по собственному влечению. Я была в одно и то же время робка и настойчива, сдержана и доверчива; одиночество заставляло меня сосредоточивать в себе все мои чувства; высказывать их и не быть понятой — казалось мне каким-то святотатством. И мнения свои я скрывала по той же причине. Молчание часто служит нам охраной. Впоследствии мне приходилось слышать похвалы моему мужеству, и меня это удивляло. Могла ли я поступать иначе? Обстоятельства увлекали меня за собой, и я следовала по тому пути, на который они меня наталкивали. Меня легко было провести под личиной искренности, потому что, несмотря на многие испытания, я с трудом верила злу, или, лучше сказать, я имела настоятельную потребность верить добру. Разуверившись в Сен-Жане и Канта, я чувствовала к ним непреодолимое отчуждение, и в то же самое время по старой привычке, образовавшейся с детства, я относилась с некоторым вниманием к их мнениям. Необходимость выказывать им доверие, которого я более не имела, было для меня истинной пыткой. Это противоречие моих чувств с моим положением было мне тяжелее всего переносить. Незаметно овладевшее мною равнодушие, которое я не осмелюсь назвать покорностью судьбе, отнимало у меня всякий страх или беспокойство за самое себя.

При таком состоянии ничего не могло быть для меня счастливее пребывания в Фонтэне. Несмотря на праздность проводимых мной дней, на одиночество и неведение того, что меня ожидало впереди, я находила большое удовольствие жить близ Магдалины. Сделавшись для нее понемногу новой Сориак, я наследовала ей в сердце Магдалины; и в самом деле, положение мое не могло не внушать участия. Она не покидала меня, придумывая и употребляя всевозможные средства, чтобы меня развлечь; и она становилась для меня со всяким днем дороже. Старушка Шозьер со своей стороны, заботливо изучая мои вкусы, старалась угодить мне и всегда подавала мне какое-нибудь кушанье более изысканное, чем их обычная нища. Все замечания мои по этому поводу были напрасны. "Вы не так созданы, чтобы жить, как мы", говорила она, и я ничего не могла поделать с ней. Даже муж ее оказывал мне внимание, насколько был к тому способен; участь мол видимо трогала его. В то время одна только я жила у них и возраст мой, вероятно, не представлялся ему достаточной причиной, чтобы опасаться за спокойствие свое; он постоянно был в самом лучшем расположении духа.