Судьба одной дворянской семьи... - 60

Около этого времени заключенных женщин перевели в другое помещение в той же "тюрьме Затворниц" и разместили в двух больших комнатах и двух маленьких каморках. В этом помещении был только один выход; в самой просторной из комнат стояла большая печка, к которой каждая по очереди подходила подогревать свой вчерашний кофе. Тут можно было увидеть стеклянные пузырьки, обвернутые бумагой и всунутые в промежутки между маленькими горшочками, которыми была уставлена печная плитка; они таким образом нагревались, не занимая лишнего места. Вот как нужда изобретательна!

Тетушка моя, не могшая вследствие своей полноты нагибаться, наняла заключенного вместе с ней бедную крестьянку каждый вечер стлать ей постель, а по утрам скатывать ее матрац. Так как новое помещение было гораздо теснее прежнего, то тетушку хотели было принудить разделить свою плохенькую постель с другой женщиной, и ей удалось избавиться от этой новой пытки только благодаря тому, что она страдала страшными ревматическими болями.

Я уже говорила, что тетушка моя имела общий обед с тремя дамами, и что на третий, или четвертый день пробавлялись тем, что оставалось от прежних дней. Это продолжалось по-прежнему; и в этом тесном кружке, между составлявшими его лицами, было гораздо больше близости, чем с другими узницами, как будто они уже тогда имели предчувствие, что их ожидает одинаковая участь и что они останутся неразлучными до конца.

 Однажды, — это был день экономии, когда я являлась раньше обыкновенного, — после того как я очень приятно провела утро близ тетушки и когда я уже принялась взбивать яйца, принесенные мной для знаменитой омлеты, — вдруг послышался сильный крик сторожа, обежавшего всю тюрьму с возгласами: "Временная Комиссия присылает комиссара для осмотра темницы". — Приближается Марино! Страшный Марино! (Марино, член Временной Комиссии в Лионе, был прежде рисовальщиком на фарфоре в Париже. — Прим. автора) — "Все те, которые вошли без разрешения, пусть бегут и спасаются!" Смятение было ужасное. Испуганная тетушка моя хочет, чтобы я повиновалась. Но это было в самом разгаре моей стряпни, я могла только показать ей свою яичницу и вместо ответа прибавить: "Ведь у меня не написано на лбу, что я свободна. Среди других и замешанную в толпе ничто не мешает им счесть меня в числе арестанток". И, нагнувшись над жаровней, я продолжала стряпать. Оказалось, что я поступила очень благоразумно. Почти в ту же минуту показался Марино в дверях первой комнаты, откуда скоро прошел и ту, где мы находились. "Сколько вас здесь?" спросил он отрывисто и грубо. — Пятнадцать, — ответила тетушка. Он не стал считать нас, но осмотрел некоторые корзины с провизией. "Чтоб богатые кормили бедных прибавил он, глядя на крестьянку, которая убирала тетушкину постель. "Если ты имеешь какую жалобу на этих дворянок, говори!" Та уверяла, что не может жаловаться ни на кого. Марино провозгласил еще несколько республиканских изречений и удалился. Как я была счастлива, что все это обошлось благополучно, и как хорошо я сделала, что поставила на своем! Но радость моя была не продолжительна. К несчастью, я не одна осталась здесь, но одна только я имела осторожность вести себя смирно. Другие же посетительницы, желавшие избежать Марино, не ускользнули от его внимания, и именно их старание спрятаться привлекло на них взоры этого аргуса; он разразился гневом и бранью, долетавшей до нас, и от упреков и угроз он быстро перешел к делу. "А если им нравится тюрьма, то пусть они остаются в ней" сказал он, "пусть они попробуют, как здесь живется; им не будет тогда надобности прятаться от меня. А дежурного сторожа посадить на восемь дней под арест за его снисхождение!" Марино был высокого роста и крепкого сложения; его сильный голос как нельзя лучше шел к его речам; он внушал страх и все умолкало перед ним. Он удалился, распространяя ужас на своем пути и оставляя по себе общее смятение. Заключенные боялись за своих друзей; я же — сознаюсь в своем эгоизме: в первую минуту я испытывала одну только радость; в восхищении, что очутилась заключенной со своей тетушкой, я думала лишь о том, какое счастье будет для меня посвящать ей ежечасно все свои заботы, быть возле нее, когда она проснется и засыпать у ее ног! Но мысль о том, что с этой минуты она может рассчитывать только на неверные наемные услуги, скоро заставила меня, ради нее одной, пожалеть о том, что я не на свободе. Сама же тетушка была в отчаянии и, пользуясь немногими часами, когда ей было дозволено пройтись но тюрьме, она вступила в тайные переговоры со знакомыми сторожами насчет моего выхода, потом вернулась веселая и успокоенная и объявила мне, что я могу выйти из тюрьмы. Это, конечно, обошлось ей очень дорого.

Я вышла из тюрьмы одна около шести часов вечера; уже совсем стемнело. Улица была полна женщин, в беспокойстве ожидавших кто какую-нибудь родственницу, кто свою госпожу, так как им было объявлено о задержании нас в темнице. К моему счастью, Канта была в числе их и мы вместе с ней дошли до нашего отдаленного жилища. Все остальные посетительницы тюрьмы, попавшиеся в этот злосчастный день, были также выпущены ночью, или через несколько дней.

Я и теперь еще убеждена, что эти маленькие сцены были нарочно подстроены с тем, чтобы окончательно истощить наши средства и отнять у нас последние деньги, которые не удалось еще вырвать иным способом. Эти господа, вероятно, между собой потешались над различным эффектом, какой производил на нас их действительный или напускной гнев. Притомившись ежедневной трагедией и жаждая новых ощущений, они разыгрывали подобные комедии для своего развлечения.