Судьба одной дворянской семьи... - 58

Я продолжала посещать тюрьму до тех пор, пока утомление, плохое питание и постоянные возбуждение и тревога не свалили меня в постель. Собственно говоря, я не страдала никаким недугом, кроме слабости. У меня не хватало силы, необходимой для того, чтоб жить и двигаться. Я провела около восьми дней в постели в совершенном изнеможении. Тетушка моя, крайне встревоженная, просила тюремного доктора навестить меня; он явился ко мне и показался мне добрым и сострадательным. Он посоветовал мне укрепляющие средства и полный отдых; затем вернулся успокоить тетушку на мой счет.

Как раз во время моей краткой болезни, старого Форе посетил его сын, муниципал. Занавесь моей постели была почти вплоть задернута, но я все-таки разглядела его красную шапку и наслушалась его речей, вполне достойных его кровавой шапки. "Отец, если бы ты не был хорошим республиканцем", говорил он отрывисто и сухо, "если б я подозревал в тебе аристократа, я бы сам донес на тебя и завтра же велел бы тебя казнить". — "Ах, сын мой, сын мой! ведь это ужасно жестоко! Сын! это слишком жестоко!" — "Как, жестоко? — Так знай же, что истый республиканец не имеет ни отца, ни семьи; он знает только республику, — он любит лишь одну республику, он жертвует ей всем остальным, и лучше сегодня, чем завтра". Отец Форе вечером еще весь дрожал, и я сильно сомневаюсь, чтоб эти посещения сынка были ему приятны.

В это же время, пока я лежала больная, я получила записочку от меньшего брата; не знаю, каким образом она дошла до меня. Он сообщал мне, что его узнали и донесли на него, но что ему удалось переправиться через Рону вплавь и что он направляется в Швейцарию, в надежде найти там пристанище. Вот еще новый источник слез! Радуясь хоть тому, что могла плакать без свидетелей, я благословляла небо за свои страдания и, притаившись за занавеской постели, я осмелилась наконец дать волю споим слезам.

Как только я была в состоянии держаться на ногах, я отправилась в тюрьму и, когда приблизилась к летучему мосту, через который нужно было проходить, часовой остановил меня. "На гауптвахту!" закричал он мне. — "За что же это?" — "На тебе нет кокарды" (все женщины должны были носить трехцветную кокарду, иначе их нигде не пропускали. — Прим. автора). Я забыла ее и вышла из дому чуть не в ночном чепце; а кокарда моя была нарочно прикреплена к шляпе, чтоб избавиться от труда постоянно помнить о ней. Я рассказала ему все, как я была больна и теперь стала только выздоравливать. Он был тронут и позволил мне пройти с условием, чтобы я купила кокарду в первой же лавочке, которая попадется мне на пути. Я добралась без дальнейших приключений до тюрьмы и благополучно прошла большие ворота и первую дверь, но у решетки узнала о новом распоряжении. Дозволялось впускать по одному только человеку через каждые полчаса; сторож был мне не знаком, а перед решеткой тянулась длинная вереница ожидавших очереди; ее и до вечера не дождешься! Я была слишком слаба, чтоб ожидать стоя; сильно опечаленная этой неудачен, я вошла в помещение гауптвахты, находившейся близ решетки; тут я присела, все еще надеясь, что по какой-нибудь неожиданной случайности удастся проникнуть в темницу. На мое счастье здесь не было в эту минуту ни одного солдата. Через несколько времени я увидела знакомого сторожа. — "Плако, — обратилась я к нему — ты видишь, в каком я жалком положении. Вот уже восемь дней, как я не виделась с тетушкой. Я все это время проболела и теперь еще слишком слаба, чтоб ожидать в ряду своей очереди. Твой товарищ меня не знает. Сжалься надо мной! Неужели мне придется вернуться домой, не увидавши ее?". Едва я умолкла, как он взял меня за руку и, поддерживал, чуть не неся меня на руках, протеснился со мной вперед между стеной и рядом ожидавших и поставил меня возле своего товарища. "Вот, брат, — сказал он, — взгляни-ка на эту маленькую гражданку; посмотри, как она бледна, мала и худа; она не может ожидать, как другие. Ты видишь, что она сейчас свалится с ног; она еще не оправилась от болезни; ну же, пропусти ее! Пусть она повидается с своей теткой!" — Тот полу отворяет решетку, а я, стараясь казаться еще меньше, поскорее прохожу с радостным сердцем, благодаря их от души и пускаясь бежать со всех ног, чтоб не потерять ни одной минуты.

Только тот, кому приходилось подолгу ожидать у тюремной двери, кого толкали, давили и оттесняли назад, затем грубо прогоняли прочь, — только тот может понять удовольствие удачи. Радость тетушки при моем появлении с избытком вознаграждала меня за все неприятности, которые приходилось выносить, прежде чем добраться к ней. Я обыкновенно проходила без позволения, как и многие другие лица, и тетушка никогда не была покойна, справедливо опасаясь, что когда-нибудь мы могли за это поплатиться. Я думаю, что наши незаконные посещения были терпимы единственно с целью окончательно разорить нас, так как заставляли нас истощать все наши средства на вознаграждение трех или четырех сторожей за их ежедневное снисхождение.