Судьба одной дворянской семьи... - 29

Наконец, город был совершенно окружен и отделен от неприятеля только Роной и городскими стенами. 29-го сентября он был атакован со всех сторон. Бой кипел у всех городских ворот. Я не берусь описать шум, грохот, суматоху и ужас этого дня.

Дом наш, находившийся у Иринейских ворот, следовательно, по близости происходившего здесь боя, оказался между тремя батареями, и частые залпы, гремевшие над нашими головами и около нас, беспрерывно оглушали нас; неприятельские пули со свистом ударяли в наши окна. Ничто, нет, ничто не может сравниться с пыткой, которую испытываешь, когда приходится неподвижно стоять на месте среди опасности, быть принужденным к бездействию, когда вокруг вас все в смятении, все дерутся, всякий наносит или получает смерть.

Мы в этот день мало видели отца; он всеми силами старался придать мужества трусливым войскам, которые ложились на землю, чтобы избежать пуль, сыпавшихся на них градом. Вид этого старого воина, твердо стоявшего среди них, старавшегося пробудить чувство чести в этих смущенных сердцах, не производил особенного впечатления на большинство. Эго большинство служило по найму и находило, что получаемое жалованье не стоить их жизни. Многие из них, подкупленные враждебной парией, держали ее сторону, и вей, может быть, понимая бесплодность сопротивления, отказывались продолжать борьбу.

А мы в это время предавались самой мучительной тревоги, не зная даже, жив ли еще отец; мы сами ждали смерти. Она являлась перед нашими глазами в самых ужасных образах, и наше напуганное воображение делало еще страшнее и без того ужасную действительность. Из наших окон видна была возвышенность близь городских ворот, и можно сказать, что мы присутствовали при бое; мы видела, как лионцы постоянно отступали и возвращались в стены города. Несмотря на свист пуль, я жадно следила за всем сквозь решетчатые ставни, стараясь измерить степень опасности, угадать вперед и почувствовать ее приближение. Переносили раненых; женщины с растрепанными волосами, унося своих детей, бежали с криками: "Вот они! Мы погибли! Вот они!" Они спешили в город, надеясь спастись от гибели, но они только отдаляли. Так провели мы весь этот день.

Священник в облачении переходит из одного дома в другой, принося всем слова утешения и надежды. Он подготовлял к смерти, к страданиям, увещевая смириться. Он отпускал грехи во имя Господа милосердного, он говорит о вечных благах, ожидающих нас в награду за наши краткие страдания. "Я погибну первый — говорил он нам, — прежде чем коснутся овец моих, которых доверил мне Господь". Как живо восстали предо мной в этот день, который я считала последнюю, все прежние дни моей юной жизни! Какой торжественности исполнены эти минуты, когда в полноте здоровья и силы ожидаешь скорого юнца, за прхближешех'ь которого следишь как бы шаг за шагом к которой представляется тем более тяжелым, что все сулило вам длинную и счастливую жизнь! Каждый из нас, прося прощения за многочисленные грехи свои, сожалел, что так мало знает за собой добрых дел а искал себе в одном Боге опоры и утешения. Наше последнее желание заключалось в том, чтобы умереть без поругания. Поверит ли кто-нибудь, что среди такого ужаса возможно было улыбнуться? Страх так различно действовал на всякого из нас, что из этого возникали презабавные случаи. "Видите ли, — говорила мне молоденькая дочь нашего хозяина, — надо все сделать, чтобы спастись. Я надела свой платок наизнанку для того, чтоб они меня не убили". — "Каким же это образом вывороченный наизнанку платок спасет вам жизнь?" — "Они примут меня за жену какого-нибудь рабочего". Бедное дитя! дадут ли они себе труд разбирать это!

Многочисленные приверженцы неприятельской армии открыто радовались успехам, предвещавшим им скорую победу. Они прямо угрожали грабежом. Будучи везде окружены внутренними врагами, столь же опасными, как и внешние, все сидели запершись по домам, впуская только верных людей. К нам кто-то постучался, — смотрим, это отец! Он входить в сопровождении племянника де-Преси и графа Клермон-Тонерра. Они дрались весь день и были от изнеможении от усталости и голода. Де-Преси еще держал в руках пистолета, отнятый им у неприятельского кавалериста в стычки на шоссе Перраш, где он сражался как лев. Дело это было горячее; под ним было убито две лошади, и он имел счастье отбросить неприятельскую колонну, уже значительно подвинувшуюся вперед по шоссе. Несколько пуль коснулось и даже пробило его платье. Ах, отчего они не положили его тут же на месте! Но нет! Зачем отнимать у него прекрасную смерть, ожидавшую его? — Ведь нужно гораздо более мужества, чтоб с достоинством перенести смерть по приговору беззаконного судилища, чем встретить ее в бою, где она является с ореолом славы.

Кусок плохого хлеба, немного ветчины — вот все, что мы могли ему предложить. А граф Клермон-Тонерр не мог ничего есть; он был ранен пулей около горла и сильно страдал. По счастью, нашлось немного бульона, наскоро подогретого; он проглотил его, как мог. Оба тотчас же ушли и я их боле никогда не видала.

Говорили, что молодой де-Преси прибыл из армии принца Конде, чтобы разделить опасность с своим дядей. Что же касается графа Клермон-Тонерра, то он также недавно прибыл сюда, и рискуя жизнью, проник в Лион, чтоб принять участие в борьбе лионцев против революционного войска. В короткое время, которое он провел среди нас, я часто видала его у отца и не могу забыть одной сцены, когда неловкость слуги вызвала с его стороны громкие взрывы смеха и чистосердечную веселость, которые еще увеличились от негодования, обнаруженного моим отцом. Пользуясь свободной минутой, раз как-то они с отцом сели играть в пикет, чтоб несколько развлечься от мрачных мыслей, в комнате, которую мы называли гостиной; как вдруг раздался какой-то странный стук, за которым последовало горестное восклицание. Отец мой, не зная, как это объяснить, тотчас встал посмотреть, что случилось; граф, желая также узнать причину непонятного шума, из любопытства последовал за ним и скоро воскликнул с шепотом: "Какая чудесная яичница! Право, я от роду не видывал такой большой яичницы!" И в самом деле, весь пол кухни был покрыт разбитыми яйцами — ни одного чистого уголка, ни одного целого яичка!! "Семь с половиной дюжин яиц", говорил горестно отец. "Весь наш запас! Вся наша надежда! Мы не ели их, а все берегли, и неужели же только для того, чтоб они пропали от вашей неловкости"? — Я очень сожалею об этом, отвечал Сен-Жан, подметая желтки и белки, — корзинка стояла там, на верху; я хотел взять что-то и... — "И вы несносное, неуклюжее существо", возразил взбешенный отец. "Ни одного не уцелело!" прибавил он с грустью. Граф оторвал его наконец от печального зрелища; они опять уселись за пикет, между тем как Сен-Жан все продолжал мести кухню, и граф весело повторял: "Какая великолепная яичница!" Надо пережить осаду, чтобы достойно оценить значение семи с половиною дюжин яиц и попять, с каким прискорбием отец повторял про себя: "Ни одного не уцелело!".