Двадцать пять лет на Кавказе - 157

С большим трудом удалось мне разбудить станционных диктаторов, пропьянствовавших всю ночь после проезда высокого путешественника на полученные щедрые "на водку", а лошадей получил только через два-три часа и то после крика, брани и угроз. Солнце уже взошло, когда я, наконец, тронулся далее. Ни тряска, ни подкидывания и толчки не мешали мне спать, или лучше сказать -- оставаться в том мучительном, трудно передаваемом состоянии, понятном только много и спешно скакавшим в былые времена на перекладных, состоянии, которое нельзя назвать ни сном, ни бдением, когда глаза поминутно открываются и смыкаются, а голова отуманена какими-то галлюцинациями, и человек теряет почти всякое сознание...

Проскакал я тогда в первый раз по Боржомскому ущелью (ныне роскошно устроенное летнее пребывание великого князя Михаила Николаевича), еще мимо какого-то местечка (кажется, Ацхур) с остатками старой турецкой крепостцы, и часу в третьем дня очутился в Ахалцыхе, в квартире уездного начальника капитана Городенского или Городецкого, хорошо не помню. При первом заявлении о цели моего приезда и открытого приказа я увидел, что это был один из тех людей, которые ни на что не решаются, всего боятся, а пуще -- начальства; вместо того чтобы только выслушать передаваемые мною изменения в маршруте и затем сообразно с этим действовать, он сейчас же принял вид человека, совершенно потерявшего голову, ожидающего больших бед и т. п. Кончилось тем, что он убедительнейше просил меня распоряжаться, как я знаю, а для исполнения всех моих требований командировал своего помощника поручика барона Герта, с которым мы тут же познакомились и решили остаток этого дня употребить на осмотр всех приготовлений в городе, где должен был быть ночлег государя наследника, а на другое утро уже выехать к Ахалкалаки, крайнему пункту Ахалцыхского уезда и Кутаисской губернии.

При осмотре комнат в доме, назначенном для помещения наследника цесаревича, поразила меня спальня, уподобленная усердствующим хозяином-армянином какому-то восточному чертогу Гаруна-аль-Рашида; все было изукрашено массой парчи, шелковых тканей, ковров, еще более перин и одеял красно-зелено-желтых узоров, с таким же пологом... Я заметил хозяину, что в Европе не привыкли так спать, что самое лучшее была бы хорошая новая железная кровать с матрасом, а остальное уже все есть в собственном багаже, но почтенный домовладелец посмотрел на меня таким укоряющим взглядом, как бы хотел сказать: "Эй, добрый человек, что я тебе сделал, за что ты хочешь меня погубить!". Я счел нужным успокоить его, попросив оставить все, как есть, и что, без сомнения, его высочество будет любоваться всеми этими вещами и оценит усердие хозяина.

В это же время пришел туда Е. И. Золотарев, уже в генеральском чине, выразил большое удовольствие встретить меня после столь долгого времени, протекшего с нашей неудачной аудиенции у начальника главного штаба, сообщил мне, что вместе с производством в генералы назначен командиром бригады линейных батальонов, из коих один расположен в Ахалцыхе, что по этому случаю он и приехал сюда приготовлять почетный караул, ординарцев, часовых и прочее. Я тоже очень был рад встретиться с добрейшим Ефимом Ивановичем, но от приглашения его отправиться в крепость, провести у него вечер решительно отказался, поспешил на отведенную мне квартиру, где и повалился как сноп, заснув мертвецким сном на целые двенадцать часов.