Айновы острова - 6

Мы долго смеемся, и болтая, и останавливаясь взглянуть на то, на се, идем по острову туда, где «китовое кладбище»…

Откуда это? Торчат из земли кости-бревна, позвонки-табуреты, ребра, осколки… Касатки ли гнали целое стадо, иль со дна моря подняло это древнее кладбище, Бог знает; не драма ли тут ледникового периода? Кости и кости. Садимся на сломанное ребро-бревно, на позвонок, а кругом норы тупиков; не хотят ли они вырыть эти остатки, иль наоборот, кость не дает обвалиться рыхлой земле, и в мертвом городе глубоко устраивают они живой. Большие отверстия, в норы свободно проходит рука до плеча, но ничего не достает. По рассказам, там галереи и лабиринты; мне хотелось бы разрыть, взглянуть на эти чудеса архитектуры, но жаль разорять гнезда, — я ведь не с «научной целью» смотрю сейчас на всю эту разнообразную жизнь, а у них всеобщее ожиданье птенцов, нового поколения… Сидят по норам. Ближайшие беспокоятся, высунет один из- них свою курьезную голову и спрячется, а другой выйдет степенно из земляного коридорчика и оглядит всего с головы до ног; но малейшее движение — нет его, провалился; не успеешь разглядеть. Странная птица: живет на воде, гнезда роет в земле, ныряет, как гагара, летает быстрее утки-чирка, нос попугая и утиные ноги.

Насмотрелись на красноносых… идем далее на озеро полежать, полюбоваться дикой грацией гаг и уток, наблюдать, как полощется дикая птица на воде.

Озерко… Тихая вода. Ветерок чуть морщит ее; как мысли, глубоко-глубоко проплывают с берега на берег отражения барашков-облачков… Склонилась полярная приземистая березка, смотрится в воду; вода шепчет что-то березке, а та распустила под первыми теплыми поцелуями солнышка свои клейкие свежие листочки и тоже чуть слышно лепечет ими, маленькими, меньше серебряного пятачка…

По берегам зуйки свистят, как сторожа в провинции ночью, то задорно, то задумчиво… Полощется на воде плавучее население Айновых островов и нимало внимания не уделяет моей особе, а я рад тому; лежу, прислонясь к кочке, застываю, как кочка, сливаюсь с теплой морошкой и ее цветом… Я спугнул своим приходом с гнезда гагу; она тут же под берегом плавает, будто незнакомая, и как будто беспечно поглядывает на меня; я отвернулся. Полетела на теплое гнездышко. Я слежу. Она видит мой взгляд и летит значительно далее, чем нужно ей и только оттуда начинает пробираться меж кочками домой на работу… Плавают, купаются крупные самцы-гаги, белые с черным брюшком, как в жилете и галстуке, и стонут низким томным баритоном. Ой…о…ой… Держатся отдельно. Я иду посмотреть поближе — не пускают… Должно быть, в Норвегии получили уроки осторожности. А…а…а… Что-то доносит ветерок; это от избушки кричат — не разберешь что. Надо полагать, ехать надо… Ветерок разыгрывается, крепчает… Надо выезжать, пока можно, а то останешься, может, и не на одну неделю. Не хочется уходить от этого приволья, простой жизни… Идем к лодке… У берега порядочный буран — трудно выезжать; пробираемся кое-как; ого, волна в лодке, мгновение, проскользнули и качаемся на зеленой прозрачной воде, а берег уходит назад. На берегу белеет шлюпка, перехваченная в океане монахами; откуда она? Стрекотуньи чайки провожают нас; опять испуганные стаи тупиков и других пернатых, а там далеко над островом дрожит воздух от марева и мерцания крыльев, и кажется, что это лишь промелькнула из кинематографа картина, — картина из какой то сказки… Уходит, уплывает вдаль, затягивается дымкой птичья столица, и они, монахи, в своих серых куртках и черных колпаках тоже кажутся какими-то полярными птицами с характерным теплым одеянием и оригинальными округленными формами… Да! Три птицы на луде, — Айновы острова посредь студеного моря!..