В этом лагере, как, впрочем, и в других, было много литовцев, латышей, эстонцев. Как правило, это были добросовестные трудяги, просто не умевшие делать что-либо кое-как. Такой уж, видно, это народ — разумные, деловые. Среди них мне ни разу не довелось встретить вора, стукача или хотя бы лагерного придурка.
Первым моим новым другом в этом лагере стал литовец Ионас Беляускас. Открытое спокойное лицо, чуть наивный взгляд голубых глаз — в них он отражался весь, без утайки. На таких, как он, можно положиться. Ионаса вместе с другими, «сактированными по инвалидности», должны были в следующую навигацию отправить на материк. У него была уже третья стадия туберкулеза легких. Ему трудно было ходить самому за баландой, и я обычно приносил котелок на двоих в барак. Так из одного котелка мы и ели. Ионас часто останавливался, чтобы передохнуть, и я ждал, пока он снова соберется с силами, а то было бы не поровну. Помню, сколько признательности было в его глазах. Но не за то, что я накормил его или вместе с ним выдерживал паузу (он уже был равнодушен к еде), а за то, что ел вместе с ним из одного котелка и не боялся заразиться. А я как-то даже не придавал этому значения. Цена жизни была здесь слишком ничтожна. Ионас показал мне фотокарточку сестры и сказал, что если бы мы выжили и чудом оказались на свободе, я обязательно должен был бы приехать к ним в Литву.
— Моя сестра была бы тебе верной женой, — говорил он.
Когда в Литву в 1940 году пришли советские войска, Ионас Беляускас заканчивал военное училище. Но стать офицером ему не пришлось. Начались массовые репрессии. Забирали целыми семьями, не позволяли брать с собой ничего. В освободившиеся, со всем оставленным скарбом дома стали поселяться новые хозяева... Нетрудно представить себе масштаб этих репрессий в чужой стране, когда своя была перепахана ими.
Та же участь постигла народы Латвии и Эстонии.
В отношении оккупированных прибалтийских народов вершился настоящий геноцид. Да разве только к прибалтийским?.. А как после этого они должны были относиться и нам? Глубокий след в памяти оставил случай, происшедший в 1940 году на территории, до этого принадлежавшей Польше. Километрах в тридцати от Львова рядом с шоссейной дорогой мое отделение отрабатывало приемы быстрого приведения в боеьую готовность четырехметрового оптического дальномера и определения расстояния до движущейся цели. На шоссе показалась длинная колонна. Я повернул дальномер в ту сторону, прильнул к окулярам и увидел конвоируемых нашими солдатами людей в польской военной форме. Это были совсем молодые парни в обтрепанной униформе, многие шли босиком. Вид у них был изможденный. Колонна уже поравнялась с нами, когда конвоиры объявили привал. Это оказались военнопленные, но почему-то очень уж юные, лет семнадцати-восемнадцати. Один из них обратился к нам по-украински, попросил закурить. С разрешения конвоира мы отдали пленным весь имевшийся при нас запас махорки, выданной на неделю. Завязался разговор. Выяснилось, что это курсанты военного училища, оказавшиеся на территории, отошедшей к нам. Их поместили в лагерь как военнопленных и стали использовать на работах в каменном карьере. Об условиях, в которых они содержались, красноречиво свидетельствовал их облик.
Раздалась команда: «Подымайсь!» Некоторые не смогли встать сами. Им помогали их товарищи под отборный мат наших конвоиров. Пленный, с которым мы беседовали, поблагодарил за махорку и, горько усмехнувшись, произнес:
— Дзякую вам, братику, що вызволили нас! (Спасибо вам, братья, что освободили нас!).
Эту фразу я вспоминал часто. Да и теперь вспоминаю.
Неоднократно мне приходилось слышать о массовых репрессиях со стороны НКВД по отношению к жителям Польши, Бессарабии, Западной Украины, там где я побывал вместе со своей воинской частью перед Отечественной войной. Везде мы ощущали постепенное ухудшение отношения к нам со стороны местного населения присоединенных территорий.
Позже, на этапах и в лагерях, о масштабах этих акций я мог судить по огромному количеству поляков, западных украинцев, молдаван, литовцев, латышей, эстонцев, встреченных мною в пересыльных тюрьмах и в лагерях в период с 1948 по 1954 год. Немало встретил я там немцев и евреев, чехов, корейцев и татар. Да кого только там не было... Разве что с островов Зеленого Мыса! И тем не менее я не знаю ни одного случая враждебности среди заключенных между прибалтийцами и русскими. Наоборот, эти взаимоотношения отличались сердечностью, взаимовыручкой. Даже языковый барьер никогда не являлся препятствием.
Свободное копирование
