Утром позвонил Марии и договорился о встрече вечером. Чтобы на поддаваться тревожным мыслям, решил не пропускать в институте консультативные лекции для заочников.
Первой была лекция по начертательной геометрии. Этот предмет вел профессор Корн, самый молодой из преподавателей и, пожалуй, самый популярный у студентов. На его лекциях всегда было много слушателей. Мне нравился и этот предмет, и манера преподавания. Корн был отличным графиком. Изображаемые им на доске цветными мелками эпюры и проекции были безукоризненно четкими и понятными. К студентам он обращался не иначе как «герр коллега» и никогда не показывал своего превосходства, даже над первокурсниками. После начертательной геометрии была лекция по высшей математике. Ее читал пожилой, болезненного вида профессор. Материал излагал монотонным голосом, и слушать его было утомительно, а сегодня — особенно. С трудом досидел я до конца лекции, наскоро перекусил в буфете и отправился в мастерскую. Эту неделю я раскрашивал кувшины для воды. Орнамент в виде стилизованных цветов наносился специальной эмалью тонкой кистью, без трафарета. Работа требовала большого внимания и аккуратности. Но сегодня дело не клеилось. Орнамент получался неровным, и линии не имели четкости. Хозяйка мастерской, благосклонно расположенная ко мне, решила, что я нездоров. Насовала мне в карманы порошков, таблеток и отпустила домой. По дороге я внимательно наблюдал, нет ли за мной «хвоста», используя уже испытанный зеркальный эффект отражения солнцезащитных очков.
Дома быстро переоделся, уложил в чемодан самое необходимое и отправился на свидание с Марией. Мы встретились в парке у памятника Иоганну Штраусу.
Погода начала хмуриться. Солнце скрылось за тучи и стало довольно прохладно. Мария, поеживаясь от холода в легком платье, предложила пойти к ней домой. Она жила в небольшом коттедже. Мать и сестра еще не возвратились из Бадена, куда уезжали на лето. Мы были одни. Я помог разжечь камин в гостиной, и мы устроились поближе к огню в удобных шезлонгах. Она придвинула небольшой столик с вином и закусками. Сама налила мне и себе по полной рюмке крепкого брандвайна и со словами «Zum wohl!»[1] быстро осушила рюмку и выжидающе посмотрела на меня. Я последовал ее примеру.
Уютная интимная обстановка и вино настроили ее на лирический лад. Щеки ее раскраснелись. Она откинулась на спинку шезлонга, слегка прикрыв глаза длинными ресницами. В этот миг она была особенно привлекательна.
— Ты не хочешь поцеловать меня? — спросила она.
Я встал и подошел к ней сзади. Губы ее приоткрылись в ожидании поцелуя. Я наклонился к ней и, удерживая сильное желание прикоснуться к ее губам, произнес:
— Лучше расскажи, какое задание ты получила относительно меня?
Она вздрогнула, в глазах ее был испуг.
— Какое задание? О чем ты?..
— Довольно притворяться, мне известно, кто ты!
Она хотела что-то возразить, но поняла, что это бесполезно. Губы ее задрожали, она закрыла лицо руками и разрыдалась... Я терпеливо ждал. Через некоторое время она совладала с собой. Слегка привела себя в порядок.
— Да, я выполняла задание. Но сегодня сама хотела сказать тебе об этом. Мне надоело это притворство. Ты можешь мне не верить... Но я люблю тебя так, как не любила еще никого. Если хочешь, можешь в этом убедиться. Я готова все сделать для тебя. Прости, не презирай меня.
Она снова заплакала... Я не испытывал неприязни к ней. Не было и особых оснований сомневаться в ее искренности. Не так уж часто мне объяснялись в любви с такой пылкостью. И ведь я не был к ней вовсе равнодушен, но до конца доверять теперь уже не мог. Когда она успокоилась, я рассказал ей о допросе в парламенте. Сказал о том, что мне необходимо узнать, что же в конце концов со мной собираются сделать.
Мария пообещала, что постарается все узнать и сразу же известит меня, как только ей станет хоть что-либо известно.
Свободное копирование
