Те, кто попал в этот лагерь, имели преимущество перед теми, кто оказался в Освенциме, Дохау или других лагерях массового уничтожения. Наш лагерь обслуживал военные заводы Круппа. Администрация была заинтересована не только в том, чтобы выжать как можно больше из остарбайтеров (восточных рабочих), но и сохранить квалифицированную рабочую силу. Питание, хотя и скудное, все же умирать не давало.
Нас не стригли наголо, не облачали в полосатую арестантскую форму. Работа на заводах, даже во вредных цехах, все-таки была легче, чем в каменоломнях или рудниках. Однако режим здесь был исключительно жестким. За малейшее нарушение — наказание, а за саботаж, диверсию или кражу на производстве — скорый суд и расправа. И хотя эти лагеря не нарекли «лагерями смерти», но дело не в названии. Ведь и советские концлагеря почти любовно назывались «исправительно-трудовыми»...
Меня временно оставили электриком при лагере, что совсем не входило в мои расчеты. Вместо того чтобы попасть на один из военных заводов, я должен был безвыходно находиться за колючей проволокой лагеря, расположенного так, что лишь с одной стороны можно было видеть часть улицы, ведущей в город. Другие стороны, как я уже сказал, примыкали к глухим стенам заводских корпусов и к железнодорожной эстакаде. Создавалось ощущение, как будто находишься на дне огромного каменного колодца. Время от времени вверху по эстакаде громыхали эшелоны с вооружением, изготовленным на этих заводах. Чтобы увидеть, что именно везли на платформах, приходилось высоко запрокидывать голову, не без риска получить увесистый удар палкой. Впрочем, большинство узников ходили с постоянно опущенной головой. Их мало что интересовало. Большинство думало о том, как найти хоть что-нибудь пожевать.
Пребывание за колючей проволокой особенно тяжело и томительно в первые дни. Со временем к проволоке и к сторожевым вышкам привыкаешь. Суживается круг желаний. Жизнь идет от сигнала до сигнала. Сигнал — подъем, сигнал — на работу, сигнал — принятие пищи. Это самый желанный сигнал, потому что из всех лагерных желаний на первом месте несбыточная мечта — утолить голод. Вот и сейчас барак притих в ожидании...
Наконец долгожданный сигнал. Выстраиваемся с мисками. Сегодня на ужин «киршензуппе» (вишневый суп). Каждый получает черпак мутной розоватой похлебки. Вода и в ней косточки от вишен, аккуратно очищенных, без мякоти. Скорее всего отходы от производства повидла. Для такого супа ложка не нужна. Больше на ужин ничего не положено. Хлеб — смесь опилок и отрубей, выдается один раз в день. От такой кормежки быстро останутся кожа да кости. Только подумал об этом, слышу обращенные ко мне слова:
— Не продадите ли вы свои косточки?..
— Что?! — не сразу догадался, что имеются в виду не мои, а вишневые косточки...
Оказывается эти косточки, которые считаются несъедобными, являлись не только пищей, но и служили предметом торговли и мены. Одни их проглатывали, как говорится «живьем», другие раскалывали камнем, извлекая ядра. Кучку зернышек можно было обменять на сигареты или продать за несколько пфеннигов. Сосед по столу — инженер-химик поругал за то, что отдал косточки даром. Здесь у Круппа он работал в химической лаборатории. Понимая, что сведения о ведущихся в лаборатории исследованиях могут пригодиться, решил поддерживать с ним дружеские отношения и обещал впредь все косточки отдавать только ему.
Свободное копирование
