Финалы - 3

Не стало и дачи. Кто только не отнимал ее у меня! В Комарово дачи давали не только академикам, но и писателям. Рассказывали, что Ахматова, получив не в личное, а в пожизненное пользование дачу, сказала: «Я домовладелец. Бред». Я владела дачей 24 года. И это бред, и то, что отняли ее у меня, — бред.

Начали ее отбирать у меня еще до того, как я ее получила. Меня уведомили, устно само собой разумеется, что постановление о праве академиков передавать дачи по наследству отменено, что дача будет заселена до того, как я вступлю в права владения ею. «Мы разорим вас, мы заставим вас заботиться о благоустройстве дачи, вы на юристе разоритесь», — кричал не кричал, а говорил с металлом в голосе начальник хозяйственного отдела Академии из породы квадратнолицых. «Разрешите познакомить вас с моим юристом», — вежливо сказала я и представила ему милейшего Марголина. Я законы сама отлично знала, а Марголина держала в качестве пугала против стервятников. Отлично действовало. Я случайно оказалась в 1964 году в Москве, когда после смерти Шмальгаузена ту же процедуру пытались проделать с его дочерью. Я отправилась в Президиум и без помощи юриста в два счета обтяпала все дело, и Ольга Ивановна не знала хлопот.

Я выкупила две трети дачи у мачехи и Сима и вступила в права наследования. Я жила в Новосибирске, когда на даче моей произошел пожар. Дело было зимой. Пожар произошел по вине Яши Виньковецкого, единственного обитателя дачи, художника, курившего среди ведер с такой краской, которая, по его словам, воспламеняется немножко хуже пороха, но немножко лучше бензина. «Будем радоваться, что из того, кто рисует, вы не превратились в то, чем рисуют», — писала я из Новосибирска, имея в виду уголь, сажу и жженую кость. Из искры этого пожара возгорелось пламя вражды в нашем неустанно разрушаемом мачехой семействе. Яша, получая страховку, выяснил, что дача в жилищном отделе райисполкома числится за тремя наследниками. Потребовали от Сима и мачехи заявлений, и бюрократическая ошибка дала мачехе повод оспаривать мое право на дачу. Сим защищал меня. Дело дошло до суда. Мачеха хлопотала не о себе. Был еще один родственник, о котором я предпочитала умалчивать в моем повествовании и которого и сейчас введу в него только в связи с дачной эпопеей.

Мачехе за восемьдесят, она дрожащей рукой пишет заявления в суд, что отец лишил меня наследства. Родственник писал прямо в ЦК: дачу у меня следует отнять по причине моей антисоветской деятельности. Гинзбург и Галансков, осужденные судом праведным, злоумышленники против партии и правительства — вот кого я защищала. Ни мачеха, ни Родственник ничего не добились. Удивление вызывал тот факт, что дело восемнадцатилетней давности суд принял к рассмотрению. Не обошлось и без драматических моментов. Адвокат Родственника, а Родственник представлял интересы мачехи, не выдержал. «Я не могу участвовать в этом негодяйстве», — сказал он, пожал мне руку и вышел из зала суда. Нужны чрезвычайные обстоятельства, чтобы старик Горнштейн, прославленный юрист, проявил такую несдержанность. Решение суда мачеха и Родственник обжаловали.

Мне пришлось побывать и в Прокуратуре РСФСР, и в Прокуратуре СССР. Мне навсегда запомнились некоторые персонажи в приемной этого последнего учреждения. Средних лет мужчина-эстонец, латыш или финн, судя по синеве его глаз и пшеничной белокурости, в синем, очень чистом рабочем комбинезоне стоял неподвижно, как изваяние. Лицо его выражало непоколебимую решимость. Ирония судьбы делала его великолепным образцом Для статуи латышского стрелка. Он знал, чего хотел. А огромная старуха — крестьянская баба, одетая до ужаса бедно и совсем не по-городски, видно, знала только свою обиду, а кому и как жаловаться, понятия не имела. Она было ушла, пришла снова и снова ушла. Она ни к кому не обращалась, и никто не предложил ей помощь. За спиной у нее мешок — не вещевой мешок, а простой из дерюги. Содержимое мешка кровоточит, и пятно свежей крови увеличивается. Она, видно, разжилась мясом в гастрономе, не завернутое в пергамент мороженое мясо оттаяло и мешок промок. Лицо старухи выражало беспредельную покорность судьбе. В Прокуратуре СССР я узнала об обращении Родственника в ЦК. Жалобу на мои подрывные действия из ЦК переслали в Прокуратуру, а Прокуратура направила ее в районный суд, где слушалось дело. Там мы с Лизой и списали ее не без удовольствия. Дело длилось годами. Ни Сим, ни мачеха не дожили до развязки. Сперва умер Сим, а потом и мачеха.