Экономическое и продовольственное положение Петрограда было в это время отчаянное. В ноябре-декабре, согласно хозяйственной программе, было пущено в ход много фабрик и заводов. Было "отпущено" топливо и сырье, но не прошло и двух месяцев, как, по обыкновению, оказалось, что в "программе" вышла "ошибочка", "отпущенное" топливо и сырье значилось только на бумаге. Одно промышленное заведение за другим стали останавливаться. Никакие "топливные недели" делу не помогали: они только озлобляли рабочих, которых гнали за десятки верст в лес без теплой одежды, без хлеба, без топоров и пил, без всякой надежды вывезти и то немногое, что рубилось.
Продовольственное положение также ухудшалось со дня на день. Хлеб (по 1/2-1 фунту) и изредка немного сахарного песка — вот все, что выдавалось по карточкам. Да и то хлеб выдавался далеко не каждый день, и какой хлеб! Достать же что-либо на вольном рынке было невозможно: не все могли ходить на Сенную, да и сколько товару было на ней, в сущности! Заградительные отряды свирепствовали, и бывало, что даже у спекулянтов ни за какие деньги ничего нельзя было достать Особенно же плохо обстояло дело с хлебом.
Рабочие голодали. Голодали и красноармейцы. Мне приходилось ходить на службу мимо казарм. И каждый раз на соседних улицах раз десять меня останавливали красноармейцы, буквально вымаливая "корочку хлебца" или предлагая в обмен на хлеб пару-другую кусочков сахара из скудного пайка.
На фабриках и заводах началось глухое волнение. Рабочие собирались для обсуждения положения, и все требования их вертелись вокруг вопроса о снятии заградительных отрядов и разрешении свободной торговли съестными припасами. Коммунистов, выступавших на фабриках и заводах, не хотели слушать. На улицах их высаживали из автомобилей. Некоторым грозили избиением. К двадцатым числам февраля движение приняло форму всеобщей забастовки. Большевистская пресса тщательно старалась сначала замалчивать движение, потом скрыть его действительные размеры и его характер. Вместо того чтобы называть забастовку забастовкою, изобретались какие-то новые термины: "волынка", "буза" и т. п. Газеты печатали резолюции протеста против движения, исходившие от красных курсантов. Уверяли, что вся "волынка" основана на недоразумении; что все, чего желают рабочие, — это увеличение числа районных лавок, чтобы не надо было подолгу стоять в хвостах; что только меньшевики навязывают рабочим, обманывая их, свои лозунги.
Однако эта казенная ложь остановить движение не могла, и оно — особенно на Васильевском острове — начало выходить на улицу: собирались громадные толпы рабочих вперемешку с матросами стоявших на Неве военных судов (в том числе знаменитой "Авроры", которая в октябрьские дни 1917 года обстреливала Зимний дворец) и красноармейцами. Случайные ораторы произносили речи, толпа шла к работавшим еще заводам, чтобы снимать рабочих. Наряду с требованием свободной торговли начали постепенно выдвигаться и другие лозунги: уничтожения коммунистических ячеек (комячеек) на фабриках и заводах, которые играли чисто полицейскую роль и получили от рабочих кличку "комищеек"; свободы слова; свободы выборов в Советы и т. д. Движение носило такой массовый характер, что отозвалось во всем городе. На Невском, как в былые дни революции, начали собираться небольшие кучки, в которых с небывалою дотоле смелостью громко критиковали большевистский режим. Экспансивные люди уверяли даже, что в воздухе повеяло "февралем 1917 года".
Большевики ответили на движение репрессиями. На коммунистический союз молодежи была возложена грязная задача сыска: молодежь должна была выслеживать рабочие собрания по квартирам и приводить агентов ЧК для ареста. Далеко не все члены союза согласились выполнять эту позорную роль. Даже большевистские газеты вынуждены были признать, что союз молодежи оказался "не на высоте задачи" и что многие юные коммунисты принимали самое деятельное участие в антибольшевистских демонстрациях. Мне лично пришлось потом встретить в Доме предварительного заключения пятнадцатилетнего мальчика-коммуниста, арестованного за то, что, вместо выслеживания рабочих собраний, он, наоборот, предупреждал рабочих о предстоящем нашествии чекистов.
Движение, однако, все разрасталось, и было решено пустить против него в ход военную силу. Но рассчитывать на красноармейцев власти не могли. Настроение воинских частей было таково, что их предпочли держать на запоре в казармах. Более того. Из источника, в правильности сообщений которого я не имею основания сомневаться, мне рассказали, что во многих полках у красноармейцев была отобрана обувь под предлогом ее осмотра для обмена на новую, чтобы предотвратить возможность самовольного выхода войск из казарм.
В ход против рабочих были пущены исключительно курсы красных командиров — эти большевистские юнкера Из окна я наблюдал, как двигались по Невскому на Васильевский остров пешие и конные юнкерские части с артиллерией при угрюмом молчании публики. Сами курсанты тоже были невеселы. Зрелище было на редкость гнусное. Через несколько часов, подходя к зданию Сената, где помещается историко-революционный архив, в котором я работал, я услышал доносившиеся с Васильевского острова выстрелы. Вскоре появились люди, кричавшие, что на острове расстреливают рабочих, что много убитых и раненых. К счастью, это известие не подтвердилось. И юнкера отказались стрелять в толпу: все выстрелы были сделаны в воздух. Это, разумеется, еще подбодрило рабочих; митинги и уличные демонстрации перекинулись и в другие районы.
Большевикам ничего не оставалось, как пойти на уступки. В спешно созванном заседании Петроградского Совета было постановлено временно снять заградительные отряды вокруг Петрограда и разрешить рабочим и их семьям поездки в деревню за продовольствием. Одновременно были произведены по фабрикам и заводам экстренные выдачи мяса, обуви, мануфактуры.
Эти уступки и льготы несколько разрядили атмосферу. Движение пошло на убыль. Большевики воспользовались этим, чтобы произвести массовые аресты зачинщиков по указанию "комищеек": не менее пятисот рабочих было брошено в эти дни в тюрьмы! Одновременно была разгромлена и наша организация. Организация наша существовала в Петербурге в крайне тяжелых условиях. Аресты производились систематически по старым спискам членов, захваченным при одном из налетов. Благодаря этому в число арестуемых попадали люди, давно отошедшие от партии и даже от всякой политической деятельности вообще. И наоборот, товарищи, вошедшие в состав петроградской организации после провала списков, оставались нетронутыми. Это обстоятельство много помогало сохранению организации и в самые трудные времена. А подлинное самоотвержение нескольких старых партийных работников, немедленно по выходе из тюрьмы снова и снова бравшихся за работу и отмеривавших по десятку и более верст пешком, чтобы побывать на небольшом рабочем собрании, делало остальное: жизнь организации не замирала Участие же в центральной организации некоторых испытанных рабочих, имевших широкие связи в массах, позволяло иногда добиваться довольно крупных успехов.
Свободное копирование
