В Екатеринбурге - 8

Я, признаться, никак не мог войти во вкус этого толчения воды в ступе. Обязанности заведующего отделом и мои, как его помощника, сводились к "руководству" всем этим бумажным коловращением и писанию вышеупомянутых проектов. Как на "писателя", у которого предполагается легкое перо (что высоко ценится в советских канцеляриях), на меня особенно охотно возлагали составление проектов. Но за всем тем, преодолевая невыносимую скуку от этого организованного безделья, я никак не мог потратить больше часа в день на самое добросовестное исполнение возложенных на меня дел: их спокойно можно было возложить на любого деревенского писаря. Тратить же свои силы на "инициативу", то есть на создание новых ворохов чисто бумажных дел, у меня не было ни малейшей охоты. Будь у меня достаточно книг и газет, можно было бы плодотворно употреблять служебные часы на чтение. Но материал для чтения был крайне скуден, и мне не оставалось ничего другого, как стараться приходить возможно позже и уходить возможно раньше. Но и при этом начальство мое удивлялось, как быстро я "освоился с делом": столь важной и трудной казалась ему бездна канцелярской премудрости!

Мое манкирование службой не осталось, однако, без возмездия. "Политическая часть" в лице упомянутого мною "помпомполиткома" тщательно следила за соблюдением "трудовой дисциплины", то есть за тем, чтобы все являлись на службу и уходили с нее в точно назначенное время. Для этого ежедневно выставлялись листы, на которых служащие должны были собственноручно расписываться; листы эти через пять минут после назначенного срока отбирались и шли к начальству. Служащие, желавшие начальству угодить, являлись даже раньше срока. Они же, в качестве добровольцев, усердно ходили по субботам после службы на устраиваемые коммунистами субботники, то есть шли куда-нибудь за город или на вокзал ворочать бревна или разгружать вагоны. На не посещавших субботники, — а к числу их принадлежал и я — "помпомполитком" смотрел косо.

Этот "помпом", некий М., был юнец с лошадиной физиономией и таковой же глупостью. Когда я только приехал, он добродушно обратился ко мне: "Бросили бы вы, товарищ Дан, ваш меньшевизм да поступили бы к нам в ячейку: лекции бы нам читали!" — и был очень огорчен, когда я отклонил предложенную мне честь. М. тщательно следил "за настроением", имел своих наушников, во все совал свой нос Он же решил принять радикальные меры для упрочения "трудовой дисциплины". Придя однажды — по обыкновению, с сильным запозданием — на службу, я увидел на стене громадный картон, разделенный на две части. На одной красными чернилами было написано: "Слава честным труженикам!" — и под этою надписью следовали фамилии особо усердных чиновников; на другой — черными буквами: "Позор лентяям и лодырям!" — и дальше на первом месте моя фамилия. Внизу картона — подпись "М". Я искренне расхохотался этому неожиданному производству меня в "лентяи" на сорок девятом году жизни! Разумеется, я ни в чем поведения своего не изменил, М. ни о чем со мной не заговаривал, но красная и черная доски висели до самого моего отъезда, покрывая меня "позором".