Мой первый театр - 1

{32} Свет рампы

Мой первый театр

Репертуарная коллегия Министерства культуры пригласила меня на всероссийский семинар драматургов в Рузу. По сути дела я был пока автором одной лишь, еще достаточно сырой пьесы, «Высшей меры». Мне сообщили, что ею заинтересовались во Пскове, еще в каких-то городах. А перед этим я получил такое письмо из Петрозаводска:

«Обращаюсь к Вам от имени дирекции театра и главного режиссера Отара Ивановича Джангишерашвили. Театр включил в репертуар Вашу пьесу “Высшая мера”, Министерство культуры Карельской АССР согласно заключить с Вами договор на это произведение. Мы хотели бы продолжить с Вами работу над текстом пьесы. Приглашаем Вас в Петрозаводск, нам бы хотелось, чтобы Вы приехали до 10 ноября. Просим сообщить нам о возможной дате Вашего приезда. Надеемся вскоре познакомиться очно. С уважением, завлит О. Шведова».

Почему-то я сразу поверил в серьезность этих намерений, меня ничуть не смутило, что это провинциальный, а не столичный театр, ведь первую книжку я тоже выпустил не где-нибудь в столице, а на Урале. Валерий Попов сказал тогда: «Пр?равильно! Пирог и надо начинать есть с краю».

Через несколько дней я сидел в кабинете главного режиссера Петрозаводского театра Отара Джангишерашвили. Я привез ему не только новый вариант пьесы (наверное, четвертый), но и эскиз оформления первого и второго действия, сделанный шариковой ручкой на листе писчей бумаги. Он долго его рассматривал, то и дело переводя внимательные голубые глаза с листа на меня, как бы сверяя свое заочное впечатление о человеке, с которым теперь имеет дело, потом захохотал и сказал с неподражаемым грузинским акцентом: «ге?ны?ално!» И положил листок под стекло. (Позднее он будет демонстрировать его своим коллегам как образец авторской наивности.) Однако с первых минут он расположил меня к себе своей абсолютной влюбленностью в пьесу, максимализмом {33} своих суждений, полной уверенностью в том, как это должно быть поставлено. Я угадал романтический склад его натуры, в чем-то родственной моей, гордыню и глубоко затаенное одиночество, что подтвердилось позже, когда мы сблизились. Отар происходил из города Гори (в котором я, надо сказать, до этого побывал и где стоя пил неизбежный тост «за товарища Сталина»), уроженцы которого навсегда сохраняют грузинский акцент. Он был любимым учеником знаменитого Дмитрия Алексидзе, преодолев условности, уехал в Россию, где стал ставить спектакли на русском языке с русскими актерами. До нашей встречи он уже поработал в двух-трех областных театрах, поставил спектакли, хорошо принятые и зрителями, и московскими критиками. Вообще, как я убедился потом, в московских театральных кругах он был человеком известным. И не только постановками, но и шумным, красивым романом, когда подъезжал за своей избранницей к служебному входу Большого театра на взятых на «Мосфильме» лошадях. И не потому, что был снобом, а единственно по той причине, что ничего не умел делать вполсилы, не расходуясь до конца, на максимальном градусе самоотдачи и веры. (Как-то он заявил: я такой, как твоя Кислицына.) Разумеется, этого же он ждал от других (конечно, и от меня), поэтому если уж случалась неудача, разрыв, измена, то на уровне катастрофы. В театре он был, разумеется, деспотом. Я застал Отара в пору полного упадка в области личной жизни и на подъеме творческих сил. Он только что поставил «Дни нашей жизни» Леонида Андреева и вечером предстояла премьера. Собственно, первый премьерный спектакль прошел накануне, поэтому в этот день Отар был относительно свободен и спокоен. С беспощадным сарказмом, ничуть не щадя авторского самолюбия, он терзал мою пьесу. «Вы хотите, чтобы я вам на сцене построил дом, — кричал он, тараща голубые глаза, — и чтобы он рухнул на глазах у зрителей на головы актеров? Так?.. Ге?ны?ално!» (В пьесе, надо сказать, среди других нелепостей были и рудименты сценарного замысла.) После двухчасовой экзекуции он, наконец, отодвинул рукопись и сказал: «— Ну, пошли».

Я уж думал, куда он меня поведет — посмотреть зрительный зал, сцену, познакомить с директором или же в буфет попить чаю, а он повел куда-то {34} вниз, в подвал под театром, где тянулись вдоль шершавых некрашеных стен бесконечные трубы. Потом мы куда-то свернули и оказались в маленькой бане. Это была крошечная финская сауна, обшитая деревом. Собственно, это пока был предбанник — здесь перед топкой, освещенный колеблющимся пламенем, сидел на корточках совершенно нагой человек, грузный и немолодой, и колол топориком чурки. «— Вот познакомьтесь, — сказал Отар. — Это наш директор театра Лев Николаевич». Директор встал во весь рост и одарил меня улыбкой и крепким рукопожатием. Мы тоже разделись и друг за дружкой вошли в раскаленную сухую парилку…