Дневник "красного" профессора - 29

12 апреля.

2 часа ночи. Только что вернулся от М.М. Кругом тихо, все спит. Красные профессора отдыхают от тяжелых трудов в объятиях своих отнюдь не красных жен. Лишь в окнах некоторых холостяков горят огоньки. У М.М. долго беседовали, читали вместе ее письма, письма ее родителей. Я немного отдыхал от того мучительного настроения, в котором нахожусь последние дни. Отдыхал и думал, как бы вырваться из той среды, где нахожусь, уехать далеко-далеко, подальше от [Российской] Республики, подальше от птицегонства. Меня удивляет, как это часть эмигрантов хочет вернуться в Россию. Не знают, очевидно, что у нас.

В половине второго ушел от М.М. Дорога продолжалась 1/2 часа. Кругом было тихо. Луна обливала все серебристым светом. Потом я очутился на Тверской, и картина сразу изменилась. Тверская живет. Ночные призраки бродят не по кладбищам, а по самым оживленным улицам Москвы. В море огней утопают кафе, бойко торгующие круглую ночь. В них поют, играют и танцуют. Весело... Вокруг них на панели ютятся проститутки-неудачницы, до поздней ночи не нашедшие покупателей своих ласк. Им холодно в их легком одеянии и тонких чулках, и они с завистью глядят через окна кафе на тех проституток, что с мужчинами сидят там в тепле и свете. Жадно впиваются они в каждого прохожего, надеясь найти в нем гостя. Глазами, движениями, всем своим телом зазывают. Возле них на краю тротуара стоят извозчики. Они тоже ждут клиентов проституток, дабы их отвозить домой. Из редко распахивающейся двери кафе на улицу выбрасываются уже насытившиеся пением и пирожными посетители. То большей частью парочки. При виде их извозчики проворно прыгают на свои козлы и быстро подъезжают к ним, наперебой предлагая свои услуги.

По пустынной ровной, гладкой и чистой улице по временам проносятся автомобили, бешено мчащиеся с кучами пассажиров. Извозчики смотрят им вслед и укоризненно качают головой, как бы желая сказать: «Людодавы, чего вы беситесь, не лучше ли кататься на извозчике, и безопасно, и спокойно, никого не задавишь». Попадаются изредка и компании пьяных. Они ругаются вслух кстати и некстати, каждое слово сопровождая тремя матерщинами. А на углу одиноко, покрытый полутьмой, не то стоит, не то сидит продавщик папирос. Он весь скорчился от холода и от времени до времени как бы нехотя машинально полухриплым сонным голосом выкрикивает: «Есть посольские папиросы, папиросы». Такова ночью Москва при нэпе. Ее ночная жизнь ничем не отличается от ночной жизни любого крупного города мира. Кутят, как повсюду. И как повсюду безработные или больные дочери спасителей Отечества — героев-мучеников германской и гражданской войн — продают себя тем, кто умел на войне деньгу загребать и жизнь свою оберегать. Так было, так будет.

Коммунизм, как и христианство, не спасает людей от нищеты, подобно христианству, он превратился в догму. Спокойно спят коммунисты, партбилеты у них в карманах. А Тверская живет, покупает и продает человеческое тело. Революция свелась к перераспределению. Ни больше ни меньше. Кто из коммунистов умен, тот себя обеспечил и квартирой, и мебелью, и всем чем надо. Остальные остались в дураках. Так было, так будет. Удивительно ли после этого, что нигде не хотят и слышать про революцию. Только единицы, стремящиеся к карьере и деньгам, ее хотят и к ней стремятся.