Дневник "красного" профессора - 24

19 марта.

Вчера был в Камерном театре. Играли «Ромео и Джульетту», и хорошо, отлично играли. Джульетта была бесподобна, Ромео тоже хорош. Портила [впечатление] только сцена: одна и та же декорация была во все время игры. Все происходило на одном и том же месте. Воображение должно было дополнить обстановку. Как во времена Шекспира, когда вместо леса на сцене красовалась надпись «лес». Это называется футуризмом. Вместе со мной в театре была чета Волковысских. Я чуть не поссорился с Павловой. Дело произошло так. На вопрос Волковысского, почему нет рабочих в театре, я ответил, что им «Ромео и Джульетта» непостижимы, что физический труд без умственного делает человека грубым, тупым, что наследственность кое-что значит. Павлова взбесилась, ведь она — дочь простых рабочих. Она заявила, что я не только не коммунист, но что я отчаянный белогвардеец. Я понял, в чем суть, и стал в полном порядке отступать. Заявил, что «наследственность» — неудачное слово, мною употребленное для обозначения наследственной культуры, что моя беда в незнании русского языка, что моя основная мысль заключается в утверждении, что при буржуазном строе рабочие массы забиты и неразвиты и благо культуры является почти всецело монополией богатых, а так как мы своими корнями сидим глубоко в буржуазном строе, то рабочие массы у нас недостаточно приобщились еще к культуре, чтобы предпочитать Шекспира фарсу. Отчасти помогло, но на меня эта история произвела нехорошее впечатление. Я решил к ним в воскресенье не пойти и не пошел.

18 марта у меня был Галин. Беседовали о еврейских делах. Он похудел и сильно изменился, голодает, должно быть. Летом в санатории он выглядел совершенно иначе. На тему разговору с ним помешал Мильвицкий, который зашел ко мне с большим шумом. Меня сильно ругал, нахальничал по обыкновению. Он — умный, редко умный и способный парень с богатыми знаниями, но хулиган. Галин мне рассказывал, что сионисты начинают легально работать в Москве.

Потом мы втроем гуляли. Я заспорил с Мильвицким относительно Элизе Реклю. Я побежал за энциклопедией Павленкова и оказался прав. Мильвицкий вышел из партии. Он занимается в университете, живет на американском пайке, присланном родственником. У него я узнал про презабавную историю, на днях происшедшую на факультете [естественных] наук. Стали регистрировать студентов на получение стипендии. Общее собрание студентов факультета постановило анкет не заполнять. Отчаянные контрреволюционеры анкет не заполняли, но общая трусливая масса поодиночке их все-таки подавала, боясь лишиться стипендии. Но вот пришла «АРА» и заявила, что все студенты, которые ничего не будут получать от советской власти, получат американский паек — около 4 пудов продовольствия. Контрреволюционеры торжествуют победу, а подавшие анкеты ходят без головы, так как стоит им попасть в список стипендиатов — и они лишаются права на американский паек, который по крайней мере в 4 раза лучше любой нашей стипендии. Кстати, Павлова этим чрезвычайно недовольна. Она заявляет, что это оскорбление для Руси. Матушка Русь побирается, заявляет она.

Сегодня, 19 марта, у меня был Магарик, он выбит окончательно из колеи и семейными обстоятельствами, и физическим недомоганием. Долго беседовали и спорили немного. Он не упорно и рьяно, как бывало, защищает свои позиции. Узнал, что Фатов — наш горенский поэт — коммунист, идеалист, которому я дал, кажется, рекомендацию при чистке, арестован за участие в налете и присужден к году [концентрационного] лагеря. Прямо возмутительно, что теперь делают из себя люди. А ведь он как будто был обеспечен, учился в Свердловском [университете] и там же жил. Передал мне это Карлик— бывший товарищ по санатории и свердловец. Сегодня получил письмо от Зораха, написанное 29 января. Он пишет, что отец хорошо торгует, что говорят, что он богат, что дома хорошо, очень хорошо живут. Это как будто совпадает с тем, что мне пишет Хинеле. Хотя до богатства далеко, однако завистливые люди говорят и преувеличивают все. Зораху зато совсем не везет, и он хочет обратно в Россию. Умоляет меня хлопотать о разрешении ему въехать в Россию. Когда в тебе нуждаются, тогда о тебе вспоминают. Не знаю, что делать. По всей вероятности, постараюсь ему помочь. Таков мой проклятый характер. Рязанов сегодня читал о коммуне в [университете] Свердлова. Читал дельно и весьма пессимистично, ругал нэп, но его слова не нашли никакого отклика в массе. [...]

Встретился сегодня с Коган, она была на Кавказе. Уходит из университета и поступает на медицинский. В прошлом году она об этом и слышать не хотела. Нэп тут как тут. Весело. Если только выживем — хорошо, но в том-то и весь вопрос. У меня теперь странная мечта. Перестать быть пгицегоном, отказаться от института краснобайства, предаваться химии и жениться на хорошенькой... Это было бы для меня верхом счастья. Быть может, мечта осуществится. Было бы хорошо.