Строптивый Китченер - 4

В Аббасийских казармах царили невероятные волнение и сутолока. Два эскадрона 21-го уланского полка уже двинулись вверх по Нилу. Другие два должны были отбыть утром. Для усиления боевой мощи полка ему были приданы семь офицеров из других кавалерийских соединений. Офицеров этих распределили по разным эскадронам командирами взводов. Мне был выделен взвод в одном из первых эскадронов, но из-за неопределенности с моим прибытием взвод достался другому — младшему лейтенанту Роберту Гренфеллу, вместо меня занявшему эту вакантную должность. Он отправился в поход в прекрасном настроении. В лагере все боялись, что на сражение мы опоздаем. Возможно, первые два эскадрона еще поспеют вовремя, но и это сомнительно. «Представьте, как мне повезло, — писал Гренфелл домашним. — Мне передали часть, предназначавшуюся Уинстону, и мы тронемся первыми». Нашей жизнью неизменно руководит случай, просто мы не всегда его признаем и опознаем. Как выяснилось, в сражении 2 сентября взвод этот почти весь полег во время предпринятой нами атаки, и храбрый его молодой командир погиб. Он стал первым в славной череде Гренфеллов, отдавших свою жизнь в битвах за Империю. Два его младших брата сложили голову на Мировой войне, один из них — сразу по награждении Крестом Виктории, и все они не уступали один другому в пылкости и энтузиазме.

Переброска полка на 1400 миль в самую сердцевину Африканского континента была произведена быстро и безукоризненно согласованно, что вообще отличало тогда все организуемые Китченером операции. До Ассиута мы ехали поездом, а оттуда до Асуана плыли колесными пароходами. Обойдя верхами Филы с их водопадом, в Шеллале мы опять погрузились на пароходы и после четырехдневного плавания очутились в Вади-Халфе; следующие четыреста миль пути, лежавшего через пустыню, были легко преодолены благодаря великолепной военной железной дороге, прокладка которой определила печальную участь дервишей. Ровно через две недели по выезде из Каира мы прибыли на конечно-выгрузочный пункт и в лагерь, туда, где воды Атбары сливаются с могучим течением Нила.

Путешествие было восхитительным. Все делалось для максимального нашего удобства. Мы ехали в веселой компании, наслаждаясь необычной красотой проплывавшего мимо ландшафта. Каждый из нас с беззаботной радостью предвкушал теперь уж неотвратимо близившееся сражение, в котором нам, единственному из британских кавалерийских полков, предстояло участвовать. Все это вкупе чрезвычайно бодрило. И тем не менее меня преследовал глубинный неослабевающий страх. Будучи в Каире, я так и не узнал, как воспринял сэр Герберт Китченер мое назначение, произведенное Военным министерством через его голову. Я воображал себе протестующие телеграммы, которыми он засыпал министерство, вынуждая его пойти на попятную. Взвинчивая себя, как мы всегда склонны делать в минуты тревоги, я рисовал себе ужасную картину того, что творится в Уайтхолле: генерал-адъютант рвет и мечет, получив суровый реприманд или даже категорический приказ отменить назначение от почти всесильного верховного главнокомандующего. Я каждую минуту ждал отзыва обратно. Кроме того, я находился теперь в полном распоряжении сардара. Что стоит ему бросить сквозь зубы: «Отослать его назад в лагерь; пусть состоит при ремонтных лошадях» или произнести еще что-нибудь не менее отвратительное! Всякий раз, когда поезд приближался к станции, а пароход — к причалу, я затравленным взглядом окидывал толпу и, если видел в ней кого-то, похожего на штабного офицера, тут же решал, что худшее уже нагрянуло. Наверное, подобное испытывает на каждом полустанке сбежавший от правосудия преступник. К счастью, беспроволочного телеграфа тогда еще не изобрели, не то я не знал бы ни минуты покоя. Правда, укрыться от обычного телеграфа тоже было трудно. Телеграфные ленты опутывали всех нас уже тогда. Но, по крайней мере, у меня были четырех-пятидневные передышки, когда мы, мирно плеща по воде лопастями, плыли вверх по великой реке в полном отрыве от жестокого и немилосердного окружающего мира.

Однако по мере того, как один этап путешествия благополучно сменялся другим, в груди моей все более крепла надежда. Когда мы добрались до Вади-Халфы, я обрел некоторую уверенность и здравомыслие. Уж конечно накануне решительнейшего из своих сражений сардар, обремененный заботами о стягивании и расположении войск, в малейшие детали которого, как всем известно, он вникает самолично, найдет другие темы для раздумий и не станет совать палки в колеса незадачливому лейтенанту. Вряд ли у него есть время и терпение для того, чтобы ругаться с министерством посредством шифрованных телеграмм. Да и вообще он мог обо мне забыть. Более того, и это было бы лучше всего, его даже могли не поставить в известность! И когда 14 августа из лагеря в Атбаре мы переправились паромом на левый берег Нила, что было прелюдией к двухсотмильному маршу к столице дервишей, я почувствовал себя вправе сказать вслед за Агагом, что «горечь смерти миновалась»[1].

Усилия мои, в конечном счете, оказались не напрасны. Сэр Герберт Китченер, как мне рассказали позднее, в ответ на уведомление Военного министерства о моем назначении лишь пожал плечами и занялся делами более существенными.