Гражданская казнь - 21

Вообще же стоит и с профессиональной точки зрения взглянуть на это заседание «специального» совета, призванного установить научную несостоятельность трудов бывшего профессора: выступают психолог, историк КПСС, специалисты по синтаксису русского языка, по педагогике маленьких детей, по советской литературе (Хватов писал и пишет о Шолохове), по методике русской литературы. Но ведь степени кандидата и доктора даны Эткинду не за русскую грамматику и даже не за изучение Шолохова; он писал о романах Золя и сопоставительной стилистике, о теории поэтического перевода и структуре стиха. Ни одного слова о науке произнесено не было, только профессор Хватов проникновенно заявил, что высшая цель исследования — истина, Эткинд же отвлекает читателя «от выяснения историзма», и что «профессиональный уровень многих (все-таки не всех!) его работ, их противоречивость дают нам право и даже обязывают нас ходатайствовать об освобождении Эткинда от степени доктора наук» (в кандидатах он, так уж и быть, меня оставил!).

Этим заседанием я не был травмирован, — среди его участников не было ни одного сколько-нибудь стоящего ученого, ни одного человека, к которому я бы питал уважение или симпатию. А я боялся, и даже больше, чем перед другими советами, — боялся горестных разочарований. Среди гуманитариев института у меня немало друзей, я им доверяю и их люблю; выступление любого из них было бы для меня тяжким ударом. Впрочем, я и к этому теперь был готов. Но — упасла судьба от излишней боли. Держатся мои друзья! Сознание этой, пусть даже молчаливой честности согревает меня до сих пор. Я не требователен.

Травмирована была моя жена; по дороге домой она горько размышляла: «Боже мой, какой уровень! Какой уровень!» Жалко — в Ленинграде, в одном из самых уважаемых институтов с именем Герцена на фронтоне, сидят в полумраке старые (большинство были старики), скучные и злые люди и, подхлестывая один другого, распаляясь, чувствуя защиту в начальстве и в чужих, но явно начальственных лицах, понимая свою полную безнаказанность, несут злобную, серую чушь. Даже ей, лицу заинтересованному, было нестерпимо скучно от штампов. И ни слова о деле: уж истреблять — так подготовились бы, разобрали бы хоть одну лекцию, хоть одну статью. Уровень! Уровень! — Жалко!

Заседание совета по гуманитарным наукам впервые, кажется, в нашей вузовской истории постановило снять степень доктора (и даже кандидата!) с ученого, не уличенного ни в плагиате, ни во взяточничестве. Министерство (ВАК) удивилось, поежилось и долго не утверждало — может быть, потом все же утвердило? Не знаю, я уехал.