Гражданская казнь - 5

1974. Дело Михаила Хейфеца. Молодой историк и писатель обвиняется в том, что написал предисловие к собранию стихов Иосифа Бродского, подготовленному (В. Марамзиным) для Самиздата, и еще в том, что хранил у себя машинописные копии статей, почему-то признанных антисоветскими (например, А. Амальрика). Обвинитель привлек множество свидетелей, более десяти, среди них начинающего прозаика Валерия Воскобойникова; на Хейфеца донес он. И что же? Даже этот Воскобойников, выступая на суде, взвешивает каждое слово и стремится «сохранить и в подлости осанку благородства». Неизвестно, что его более страшит — органы безопасности или мировое общественное мнение. Конечно, органы имеют над ним полную власть, от них зависят его договора, публикации, доходы, привилегии; но попасть в передачу БиБи-Си, в «Хронику текущих событий», в газету «Монд», а значит в газеты многих стран, в качестве прислужника полиции — это для писателя (пусть даже маленького, провинциального, третьестепенного — впрочем, сам автор о себе так не думает никогда) страшнее страшного.

Представим себе на месте Брандиса, Воеводина, Воскобойникова одного-единственного человека; ведь они все трое — литераторы, все трое «помогали следствию» (так говорят сотрудники органов, поощряя «помощников»), все трое согласились выступить на суде свидетелями обвинения, все трое не гнушались клеветы. Так вот, среднеарифметический свидетель Икс в 1949 году боялся только органов — и не ошибся. В 1963 году он боялся только органов — и ошибся, уже надо было бояться всемирной огласки. В 1974 году он боялся и органов, и Самиздата, и радио, и западной прессы; за двадцать пять лет свидетель Икс присмирел, научился лукавить и прятать концы в воду. Страх перед общественной оглаской еще не пересилил страха перед органами безопасности, но вот что существенно: был один страх, стало два. Два разнонаправленных страха. Изменились времена. Положение свидетеля стало незавидным.

Помните, вы, еще не прошедшие испытаний, вы, которых в кабинетах с дубовыми панелями будут склонять на погром- ные выступления и которым взамен посулят квартиру, внеочередной автомобиль, кафедру, лабораторию, отсрочку пенсии, поездку в Японию, издание книги или даже (в особых случаях) собрания сочинений, помните: вам не удастся уйти в темноту. Наступила пора гласности. Ваше предательство будет выставлено на всеобщее обозрение, ваши доносы извлечены из архивов и сейфов, ваше имя предано позору. Что литератору дороже имени? Может быть, только истина.

А если он наплевал на истину и опозорил имя, что ему остается?

Петля.