Тотчас после "зори* разводящий проверял посты и раздавал "пароли", опять спрашивая "обязанности" и внушая исполнять их, дополнив кое-что новое. "Пароль", как известно, тайна и передается секретно, шопотом. Когда пароль "легкий", солдат после трех-четырехкратных повторений запоминает его; когда же "трудный", разводящему приходится повторить пароль не один десяток раз и довольно громко.
Однажды был отдан пароль что-то вроде "Абобьернборг".
Солдат был неграмотный и не мог записать, как это делали часто грамотные, записывающие пароль на клочке бумаги или на стене, что впрочем строго воспрещалось. При этом нужно заметить, что на ночь солдатам отдавались строгие наказы по отношению к арестантам, сидевшим в одиночных камерах.
Приказы отдавались так:
-- Должон ты допущать кого-нибудь?-- спрашивает разводящий часового.
-- Никак нет-с!
-- А ежели фицер?
-- Никак нет-с!
-- А ежели я?
-- Никак нет-с!
-- А кого?
-- Государя императора, коли ежели знаю в лицо.
-- А еще кого?
-- Никак нет-с!
-- А ежели с "паролем"?
-- Тогда пущу.
-- А как должон допущать, ежели, примерно, идет?
-- Кричать должон.
-- Как должон?
-- Кто идет?!?
-- Нну?
-- Что пароль?
-- Брешешь!
Молчание.
-- Что он тебе отвечать должон?
-- Не могу знать-с.
-- Дурак! Он скажет: "свой", а ты что?
-- Стой свой!-- что пароль?!-- Коли скажет -- иди!
-- Ну, ладно; а ружье можно давать?
-- Никак нет-с.
-- Никому?
-- Только вам, да государю императору, коли ежели знаю в лицо.
-- Ладно -- стой!
И вот среди безмолвной глубокой ночи раздается пронзительный крик во всю глотку.
-- Стой! Кто идет?!?
-- Свой!
-- Стой свой!-- что пароль?!?
Если пароль объявлен, часовой пропускает. Нужно спать сном мертвеца, чтобы не вскочить, как сумасшедшему, от этих возгласов; кроме того, г.г. разводящие и офицеры, являясь ночью, изо всей мочи дергали замки, желая удостовериться в их крепости; офицеры, в свою очередь, спрашивали "обязанности*" у часовых и часто, особенно когда бывали пьяны, ругались среди ночи громко и крепко за малейшую неточность или просто привязывались, желая показать власть.
Возвращаемся к паролю. Солдат не мог выговорить "Абобьернборг". Сначала слово это как будто и далось ему, но чем дальше, тем выходило все чудовищнее, а в конце концов солдат, ходя по коридору, уже нашептывал: "Баербар, бирбор, бирбробро"... и т. д. Кто-то идет; часовой кричит: стой! Кто идет?!? Ему в ответ: свой!-- Стой свой! Что пароль? Пароль сказан, и солдат, по созвучию, предполагая, что пароль тот, пропускает офицера, который, заглянув в окошечки в дверях, обратился к часовому за "обязанностями" и, наконец, спросил: "что пароль"?
-- Ббо -- Бробох...
-- Как?!?
-- Бобог...
-- Разводящий! скажи ему пароль и сменить его!
-- "Абрибонбирг..." подсказывает разводящий, сам забыв пароль, но строго глядя на часового.
-- Как?!?-- переспрашивает офицер у разводящего.
-- "Абрибобунгрбрг..."-- лепетал растерявшийся разводящий. На другой день оба, и часовой и разводящий, сидели на гауптвахте.
Иной раз часовые засыпали на часах, и только слезная мольба перед разводящим спасала их от суда. Впрочем, попадались только молодые солдаты -- старые спали так чутко, что легкие шаги пробуждали их, и они никогда не попадались. Ночные тревоги бывали очень часто и требовательность, особенно неопытных, молодых часовых, доходила до безобразия.
-- Эй,-- послушай!-- будит часовой среди ночи -- пусти-ка свету!
-- Да разве тебе не видно?
-- Говорят, пусти!
Через несколько времени опять будит:
-- Послушай! Эй! как тебя?!
-- Что?
-- Треснет стекло,-- опусти огонь!
Или:
-- Чего не спишь?
-- Не хочу.
-- Ты не рассказывай! Приказано, чтобы спали.
После Завадского в Черниговском замке смотрителем был бурбон в полном смысле этого слова, глупый, грубый и атлетического сложения. Эта приказная строка, заводя новые порядки, между прочим, вместо керосина, ввел сальные свечи без подсвечников. Свечи, догорая, расплывались, жгли столы, подоконники, и часовой то и дело будил арестанта -- тушить пожар или зажигать потухшую свечу.
Долго раздаются какие-то звуки, какой-то гул, доносящийся из города и из камер арестантов; слышны отдельные возгласы, разговоры сторожей, расходящихся по домам; порой врывается раздирающий душу крик или шум, на который прибегал Завадский, чтобы "почесать кулаки", как он выражался. Но часов в 10 наступала безмолвная, мертвая, тяжелая тишина, прерываемая лишь возгласами часовых; а то прогремят парашники с полуразваленными деревянными бочками для очистки ретирадов, что делалось ночью. Вонь в это время распространялась по всему замку невыносимая, так как нечистоты вываливались из этих герметически закупоренных бочек и половина экскрементов оставалась тут же во дворе.
Свободное копирование
