Тюремный день - 5

 После двухчасовой прогулки женщин запирали, и от 4-х до 7-ми часов вечера гуляли мужчины. Это было самое хорошее время для арестантов; они затевали игры, песни, пляски, если, конечно, не появлялось начальство.

 Вон собралась группа возле седого старика -- крестьянина с длинною, черною с проседью бородой и с бельмом на глазу. Старик вечно что-нибудь да работает, вспоминая, нужно думать, крестьянскую, вечно трудовую жизнь. Обыкновенно молчаливый, он, по просьбе молодежи, играет языком, взяв, лишь для иллюзии, две палочки, которые заменяют ему скрипку и смычек; играет старик до того хорошо, что обманываешься и слышишь звуки сельской скрипки. Воображение переносит тебя на какую-нибудь сельскую свадьбу, где, под неприхотливую музыку сельского скрипача, пляшут молодые пары, а иногда и старик войдет в круг. И как грустно, тяжело делается, когда действительность, после минутной иллюзии, заставит осмотреться вокруг и увидать высокие стены тюремного двора...

 Обыкновенно, когда "дид" играет, старые и малые идут смотреть и слушать; пляшущих мало, но некоторые танцуют отлично.

 Старик играет редко, а потому молодежь устраивает больше чехарду, играет "в бабки" или выдумывает другие игры, в которых нередко принимает участие и солидный люд.

 В Черниговском замке был немалый % совершенно молодых ребят и даже детей; последние, в большинстве случаев, сидели за кражу сала, яблок и т. п.; эти маленькие, глупые воры содержались по приговорам мировых судей и помещались в замке вместе со взрослыми: в губернском городе не было отдельного здания для малолетних преступников. Здесь дети выучивались уже более грандиозным мошенничествам и, отсидев срок за ничтожную кражу, вскоре появлялись вновь, по обвинению в более серьезных преступлениях. Нередко ребята эти жалели, что приходится мало сидеть в замке, так им хорошо здесь казалось сравнительно с неприглядной жизнью дома, на воле.

 -- Спи хоть целый день, суп и борщ ешь, ничего не делай,-- говорили они, вспоминая, быть может, дни совершенного голода, дни трудов от зари до зари, ночлеги где-нибудь на дворе или в курной избе.

 Ребятишки с любопытством и понятливостью слушают тюремных учителей, обучающих за небольшую плату -- выдавить без шума стекло, не разбудив хозяев; ломать замки ломом, без стука, и тому подобным познаниям, необходимым для успешного ведения воровского дела. В наше время был в тюрьме крестьянин, к которому приходили окрестные жители с просьбой поворожить,-- где найти украденных лошадей, коров и т. д. Крестьянин брал деньги, ворожил добросовестно, указывал места, где находится похищенное, а среди своих рассказывал, что все находимое по его указаниям было украдено при его же помощи. Вон какой-то бродяга рассказывает свои похождения, вызывающие удивление и уважение, благодаря чему курит табак слушателей.

 -- Что это за замок и что тут за секретные! Да тут в секретной сто лет просиди, ничего с тобой не сделается -- вот посидел-бы в Херсоне!..

 -- А что?

 -- Прямо -- ящики!

 -- Ящики?

 -- Как есть -- ящики.

 -- И туда, значит?

 -- Прямо вот тебя бросят и сиди!

 -- Сиживал?

 -- Я-то? Да там у меня приятелев видимо-невидимо, денег у всякого куры не клюют; там, братцы вы мои, одного посадили, а все за тебя,-- ну и живешь барином, а здесь у вас народ сволочь.

 И пошли рассказы про тюрьмы,-- где кто сидел, о начальстве, смотрителях.

 -- Дажрут-то у вас по собачьи -- раз в день !-- где это видано...

 -- Кандальщиков у нас нет...

 -- Э-э,-- кабы кандальщики! Вон в Харькове: там не дай жрать -- сейчас пузо распорет! Кандальщику все одно!

 -- Что и говорить!

 Бывший архиерейский лакей из духовного звания, обижающийся, если его не называют дворянином, одетый, за неимением полной черной пары, в черный сюртук и белые подштанники, собрал вокруг себя не мало слушателей. Говорит он тоненьким голоском, держит себя важно, хотя и прозывается "длинногривый жеребец" за рыжие, длинные волосы (он прислуживал в качестве дьячка в тюремной церкви) и за рыжую громадных размеров бороду, напоминающую помело.

 -- Я, бывало, не меньше трех блюд...

 -- Каких блюд?

 -- Эх ты!-- так называются кушанья: блюда...

 -- Да ты что? Ты думаешь, мы не знаем? Сами тоже, может, блюда едали!-- обижаются слушатели на "дворянина".

 -- Бывало, беспременно, борщ, потом без жаркова жить не мог, ну и еще в роде там каши молочной, или другого пирожного...

 Группа слушателей увеличивается, хотя бывший лакей повествует ежедневно все одно и то же с небольшими лишь вариациями.

 -- А потом ежели по епархии -- боже мой!-- рассказчик кивает головой и закрывает глаза от удовольствия -- поп не знает, что делать, чем угостить: "Аким, говорит, Акимыч, водочки, селедочки, наливочки, пирожка"!..

 -- А архирей где?

 -- Архирей? Ну, он там, в залах...

 -- А ты?

 -- Я то?.. Дураки вы, -- боязливо заключает "дворянин", вставая и собираясь уходить.

 Ему нахлобучивают на голову шапку и дают коленом в зад; "дворянин" отпрыгивает и ругается сквозь зубы. Он в большой дружбе с Наумом и старостою, с арестантами говорит только в силу необходимости, "развлечения ради", хотя история эта повторяется ежедневно.