Тюремный день - 2

 Ворота -- это всегдашний сборный пункт, особенно утром; всякий инстинктивно подходит к этому единственному выходу из тюрьмы, точно ожидая чего-то, хотя большинство знает, что никто не придет, не принесет ничего, и не скоро выйдут они из тюрьмы. Но их влечет к этому месту какая-то непонятная сила; всякий, как только проснется, накинув халат, стремится к воротам и чего-то ожидает, что-то высматривает. Нигде не развита так надежда на чудесное, вера в случай, как в тюрьме; нам пришлось пробыть девять месяцев, и во все время арестанты ожидали "манифестов", "освобождений", и вообще каких-то "чудес". Так мы их и оставили с ожиданиями.

 Девяти десятым арестантов до 12 часов решительно нечего делать; только самая небольшая часть носит дрова на кухню, некоторые подметают двор и часть работает в мастерской; поэтому большинство распределяется на группы и ведет различные разговоры, или просто лежит, сидит сложа руки, ругается с "бабами", которых никогда не выпускают гулять в одно время с мужчинами, а потому им приходится почти весь день сидеть в камерах.

 Утром арестанты обыкновенно греются (летом) на солнышке, выказывая национальные темпераменты. Неподвижно, как мумии, подставив живот под палящие лучи солнца и закрыв шапками лица, лежат флегматичные украинцы, еле ворочая языком в случае надобности; подвижные, сангвиничные великороссы спорят, ругаются; кричат и шумят юркие и нервные евреи; глупо смотрят на окружающих неподвижные лица небольшой группы "восточных человеков".

 Так проходит время до "поверки". Часов в 9 или 10 является новый караул.

 Часовые с нетерпением ожидают смены, пробыв, без всякого промежутка в замке 24 часа, чередуясь друг с другом через 2--3 часа, при чем им не дозволяется спать в караулке, пока другая половина товарищей занимает посты; внутри, в коридорах, часовые то и дело с нетерпением спрашивают: "а что, пришел караул?" И если арестант, посмотрев в окно из камеры, скажет: "пришел", часовой радостно говорит: "славу богу!".

 Является "старший" и второй раз звонит в колокол, крича: "на поверку, на поверку! живей!!!"

 "Старшим" выбирается обыкновенно бойкий и знающий малый, в большинстве случаев из солдат в отставке. В Черниговском замке старшего звали Наум. Красивый, видный мужчина, с большою, окладистой бородой и длинными черными волосами, он был когда-то в военной службе и знал ее хорошо. Наум сделался "старшим" уже в наше время, выжив с места наговорами и разными пакостями некоего поляка, тоже хитрого, но доброго человека. Такую пронырливость, сообразительность, ловкость, хитрость и несомненный ум, какими обладал Наум, нам редко приходилось видеть; он льстил всем, начиная от арестанта и кончая полицеймейстером, высшим чином, с которым ему приходилось сталкиваться; действовал так хитро, что из всех дел выходил чистым. Добродушный, недалекий поляк, Завадский, бывший смотрителем, совершенно находился в руках Наума, который обманывал его, наговаривая ему на арестантов, осуждая в то же время пред арестантами смотрителя. Арестантов Наум знал, как свои пять пальцев, имел среди них шпионов, ведал их тайны, обкрадывал и поддерживал своим влиянием ненавистного всем старосту, из-за которого вышел впоследствии бунт. Арестанты редко вступали в ссору с Наумом и почти беспрекословно повиновались его приказаниям; поэтому только при появлении "старшего" они быстро отправлялись в камеры, чего не делали, когда их сзывали другие служителя. Что касается официальных отношений Наума к арестантам, то они на первый взгляд казались чрезвычайно простыми: старший разговаривал с арестантами, даже иногда шутил; но все это делалось так ловко, что моментально мог переменить тон шутки на серьезный. Очень мало было арестантов, которые бы осмелились грубить Науму, но и те, в большинстве, попадали в карцеры по жалобе "старшего", за которого всегда был смотритель.

 Наум в будни ходил просто, даже бедно одетый, но зато в праздники наряжался и имел замечательно молодцеватый вид. Он надевал вытяжные сапоги, сшитые бесплатно арестантами же, синий длиннополый кафтан, красный пояс, новый картуз; мазал до блеску волосы и лихо потряхивал ими, снявши картуз.

 Если арестанты неохотно шли в камеры,-- что случалось в отсутствии начальства (офицера или смотрителя), -- Наум обыкновенно требовал солдат -- "загонять" арестантов, при чем конвой обходил вокруг большого корпуса и вытаскивал вольнодумцев; но стоило только появиться смотрителю -- с красною, круглою бритой физиономией, с выпуклым животом и тоненьким, с присвистом голоском,-- как арестанты моментально бежали в камеры, стараясь улизнуть от проницательно-грозного взгляда голубых, выпуклых глаз начальника.

 То же самое бывало при появлении самого офицера. Наум тут же, всегда без шапки, со смиренным видом идет по стопам офицера, предупреждая его желание, угадывая мысли.