Тюрьма - 15

Ну, однако, довольно. Всему бывает конец. Пришел он и моему пребыванию в камере № 73. Одиннадцатого сентября днем, когда я и не думал ни о каком вызове, ведь меня с апреля месяца никто не вызывал, открылась дверь, и возглас: «Мелентьев!» Я от неожиданности и волнения неуверенно ответил: «Михаил Михайлович». — «Соберись с вещами». Камера реагировала на это общим движением. Я сжился с нею и с первых дней заведовал «культпросветом». Но увы, увы! Никто не утешил меня, что я иду домой. Всем, и мне, было ясно, что зовут в «пересыльную».

Я собрал вещи, простился со всеми. Все окружили меня, а потом открылась дверь, я вышел. Дверь захлопнулась, и в коридоре я увидел всех своих «сообщников», знакомых и незнакомых: Д.В.Никитин, Н.Н.Печкин, профессор Холин, доктор Краевский, доктор Кайзер и другие — всего 14 человек. Все с мешками, взволнованы, но все «держатся» и даже стараются шутить. Нас вывели в «пересыльную» и, не вводя в камеру, дали прочитать каждому приговор по его делу. Все, кроме Никитина и Печкина, получили по 3 года лагерей, первые же двое по пяти лет. Мне был назначен город Дальний в ДВК. Как мы ни ждали этого, как ни мала была надежда на освобождение, а все же она была. Всякое несчастье, даже ожидаемое, всегда воспринимается как неожиданное. Таким неожиданным несчастьем оказались для нас всех и три года лагерей.

Камера № 1 пересыльной тюрьмы — большая, с нарами в два этажа — приняла нас радушно. Здесь обычно не задерживались. Проходил день-два, шел этап, и шла отправка. И мы ждали этого. Но дни шли, а нас не трогали. По утрам мы устраивали научные медицинские конференции, вечерами читали лекции на общие темы или устраивали литературные чтения. От этого времени у меня сохранился листок, избежавший обыска, со следующим стихотворением, написанным одним пареньком после одного из моих выступлений:

М. М. посвящаю

Я слышу, ветер как шумит

И слезы осени роняет,

Я слышу, голос как звучит,

В нем много радости играет.

Передо мною человек —

Его глаза — страницы книг,

Которых в жизни я не знал.

Он так приятен и велик.

И этот вечер пусть ушел

Своим тоскующим прощаньем.

Я слышу, голос как звучит

Строками умного молчания.

Москва, Бутырки.

28/IX-33 г.

Иван Горелов

Между прочим, Д.В.Никитин рассказал мне под большим секретом, что как-то, в самом начале лета, вызвал его к себе следователь и заявил: «Всем известно, доктор, что вы из Италии привезли сыворотку, применяемую при воспалении легких. Не могли бы вы заочно применить ее одному больному?» Дмитрий Васильевич ответил отказом. Через час вызвали опять и предложили написать записку домой, чтобы прислали новый костюм. Дмитрий Васильевич написал. Затем его отправили к парикмахеру, привели в приличный вид, дома же у Никитина, между тем, никого не застали, посланный вернулся без костюма, и следователь вызвал его и предложил ему поехать домой, переодеться и ехать немедленно на консультацию. «Что же дальше скрывать, доктор. Вас вызывает Горький, заболевший воспалением легких». Через час Дмитрий Васильевич входил, как ни в чем ни бывало, в особняк Рябушинского у Никитских ворот, прожил там у Горького полтора месяца до его выздоровления, потом месяца два у себя дома, по выражению Лескова, «в самом неопределенном наклонении», пока в начале сентября не взяли его опять в «Бутырки».