Метаморфозы - 8

Так начался период, именуемый в советской историографии «оттепелью». В следующем, 1954-ом, были реабилитированы Тина и Вахтанг, получив право вернуться на родину. Тина перевелась в Тбилисский мединститут, а Вахтанг, перешагнувший, наконец, в 10 класс, уже в Тбилиси экстерном сдав экзамены, получил аттестат зрелости и, видимо, к тому времени врубившись в геометрическую прогрессию, поступил в политехнический. Ради справедливости, хочу отметить, что в последствие, уйдя со второго курса строительного факультета, Вахтанг отправился в Москву, где стал студентом института кинематографии, и, окончив его, предстал одним из самых ярких и самобытных режиссеров документального кино. Такая вот метаморфоза.

Справка о реабилитации матери пришла весной 1955-го. А летом она решила двинуться в столицу, добиваться там того же решения относительно моего отца. В Москву мы ехали поездом, тогда я впервые осознал, какая большая у нас страна и как похожи друг на друга железнодорожные вокзалы ее городов. Прямо как в стихотворении: «Ленин и Сталин – близнецы братья». В столице нас приютил брат мамы – дядя Мераб, ютившийся в одной комнате с женой Мери и двумя детьми – Кетусей и Багратом в коммунальной квартире на Сретенке. Раньше они жили в одном из самых престижных домов столицы, в переулке Грановского, но после ареста родителей, Мераба с Мери оттуда выкинули. В коридоре сретенской коммуналки висел на стене общий телефон, для меня – чудо техники, и как только он звонил, я стремглав бросался из комнаты вон, опережая всех, и изо всех сил кричал в трубку: – Алло!..

Мать обивала пороги разных ведомств, ходатайствуя о деле отца и домой возвращалась усталой, поздно. В один прекрасный день сказала: – Мы переезжаем.

Дядя Мераб снес наши вещи вниз. У подъезда нас ожидал «мойдодыр» – чистая, до блеска надраенная «Победа» стального цвета. За рулем сидел с виду строгий водитель, почему-то улыбнувшийся мне. Мы поехали. Миновав несколько улиц, выехали на Красную площадь, подъехали к Спасским воротам Кремля. Я глазам своим не верил. В арочном проеме маячили полосатый шлагбаум и светофор, на нем горел красный свет. Милиционер с «маузером» в деревянной кобуре, отдав честь водителю, рассматривал какой-то документ, протянутый ему моей матерью. Это был наш пропуск в Кремль. Снова взяв под козырек, милиционер сделал шаг назад. На светофоре зажегся зеленый, шлагбаум поднялся вверх, и мы въехали внутрь. Подъехали к двухэтажному зданию, довольно обыкновенному, но у подъезда которого тоже дежурил милиционер, и тоже – с «маузером». Он отдал нам честь, не спросив даже документов, а шофер помог маме поднять наверх вещи. На втором этаже нас встретила невысокая пожилая женщина, волосы ее с проседью были гладко зачесаны назад, а глаза были чуть раскосыми. Они с матерью обнялись и обе прослезились.

Зинаида Гавриловна была вдовой наркома Серго Орджоникидзе, он женился на ней во время дореволюционной своей ссылки в Якутию. Товарищ Серго, которого, в общем то звали Григорием, и мой дед долго работали вместе, дружили семьями. Теперь же, мать, разузнав номер телефона, раз позвонила Зинаиде Гавриловне, обратившись с какой-то просьбой. Она, конечно, пообещала помочь, и, узнав, где мы обитаем, пригласила мать пожить у нее. Следует добавить, что высшие руководители страны до конца 50-х годов проживали в Кремле, некоторым вдовам оставляли квартиры мужей. Квартира «бабы Зины» как я ее стал называть, была не очень большая, но мне казалось, наоборот… На всей мебели интерьера, к каждой ее единице, были привешены алюминиевые бирки с номерками, как в каком-то музее. Первым делом я спросил у мамы, можно ли их сдирать. Она ответила: ни в коем случае. Я, вначале ошарашенный тем, куда попал, быстро адаптировался в новой обстановке. Насмотревшись на Царь-колокол и Царь-пушку, и неоднократно слушая бой курантов, тем самым полностью удовлетворив свое историческое любопытство, я посчитал, что ознакомился со всеми достопримечательностями Кремля и к его экстерьеру никакого интереса отныне не проявлял. Обычно я коротал время в кабинете наркома, где большую часть комнаты занимали модели танков, тракторов, малых и больших самолетов и даже целых заводов. Мне было строго велено не прикасаться к ним, но я это табу, конечно же, игнорировал. Лишь много лет спустя я узнал, что нарком тяжелой промышленности закончил жизнь именно в этом кабинете, пустив себе пулю в лоб после телефонного разговора со Сталиным.

Через неделю «баба Зина» забрала меня к себе на дачу в Серебряный бор. Эти полтора месяца были, естественно, лучшими в моем детстве. Трофимыч, именно так звали водителя стальной «Победы» втихаря от хозяйки, учил меня вождению автомобиля. Две женщины, хозяйничавшие на кухне, готовили мне блюда, достойные царского стола. Под балконом первого этажа была бильярдная, неизвестно зачем понадобившаяся Зинаиде Гавриловне, и я научился играть сам с собой, правда, попортив при этом суконную обшивку стола. Меня за это пожурили, но не очень. У причала Москвы-реки был пришвартован катер, в который, где-то ближе к заходу солнца, усаживалась наша «баба Зина» и я, рядом с тем же Трофимычем, который на воде проявлял еще больше прыти в вождении, нежели на земле. Моя мать наведывалась к нам редко, но к середине августа, она закончила все свои дела. Короче, месяц с половиной пролетели, как один день.