Комментарии к книге 1-й "На рубеже двух столетий"

Список условных сокращений

Арабески — Белый Андрей. Арабески. Книга статей. М., Мусагет, 1911.

ГБЛ — Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (Москва).

ГПБ — Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).

ИРЛИ — рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР (Ленинград).

Материал к биографии — Белый Андрей. Материал к биографии. Автограф. 1923 г. 163 л. — ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 2, ед. хр. 3.

Почему я стал символистом — Белый Андрей. Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития. Ann Arbor, «Ardis», 1982 (Автобиографический очерк, написанный в 1928 г.).

Ракурс к дневнику — Белый Андрей. Ракурс к дневнику (январь 1899 г. — 3 июня 1930 г.). Автограф. 165 л. — ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 100.

Символизм — Белый Андрей. Символизм. Книга статей. М., Мусагет, 1910.

Собрание эпических поэм — Белый Андрей. Собрание эпических поэм, кн. 1. «Северная симфония (1-я, героическая)», «Симфония (2-я, драматическая)». М., изд. В. В. Пашуканиса, 1917.

Стихотворения и поэмы — Белый Андрей. Стихотворения и поэмы. Вступительная статья и составление Т. Ю. Хмельницкой. Подготовка текста и примечания Н. Б. Банк и Н. Г. Захаренко; М.-Л., Сов. писатель, 1966 («Библиотека поэта», большая серия).

ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (Москва).

ЦГИ А М — Центральный Государственный исторический архив г. Москвы (Москва).

Эпопея, I–IV — Белый Андрей. Воспоминания о Блоке. — В кн.: «Эпопея», № 1–4. М. — Берлин, Геликон, 1922–1923.

Воспоминания «На рубеже двух столетий» печатаются по второму прижизненному изданию: Белый Андрей. На рубеже двух столетий. Издание второе. М.-Л., Земля и фабрика, 1931.

К работе над книгой Белый приступил в начале февраля 1929 г. «Вчера сел за „На рубеже двух столетий“», — сообщал он 6 февраля П. Н. Медведеву («Взгляд». Критика. Полемика. Публикации. М., 1988, с. 437). Работа шла быстро и очень напряженно. «Весь месяц сперва правка, а потом переписка первой половины „На рубеже двух столетий“», — записал Белый о своей жизни в феврале 1929 г.; аналогичная запись — о марте 1929 г.: «Весь месяц бешеная работа над „На рубеже двух столетий“». Писатель закончил книгу 11 апреля 1929 г. (Ракурс к дневнику, л. 139); 12 апреля он полушутя писал Р. В. Иванову-Разумнику: «…вышла злая книга „На рубеже двух столетий“, или генезис того, отчего меня в детстве „мамка ушибла“; и я вырос „декадентом“» (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 20). Работа над первой частью мемуарного цикла, таким образом, заняла немногим более двух месяцев.

Книга вышла в свет в начале января 1930 г. в акционерном издательстве «Земля и фабрика» («ЗиФ»). Белый предпочел передать рукопись этому московскому издательству, а не Ленинградскому отделению Государственного издательства, по заказу которого была начата работа над книгой; см. письма Белого к П. Н. Медведеву от 23 апреля 1929 г. и 5 марта 1930 г., в которых аргументируется это решение («Взгляд», с. 439–444). Еще до выхода в свет отдельного издания три фрагмента из «На рубеже двух столетий» были опубликованы в журнале «Красная новь» («Апостолы гуманности» — 1929, № 7, с. 141–148; «Кариатиды и парки» — 1929, № 9, с. 107–124; «Тимирязев и Анучин» — 1929, № 10, с. 116–120.) Эта публикация осуществилась по инициативе Ф. Ф. Раскольникова, бывшего тогда редактором «Красной нови»; П. Н. Зайцев сообщал Белому в недатированном письме (середина мая 1929 г.): «Раскольников взял для журнала из „Рубежа“ главы о профессорах (о М. Ковалевском, А. Веселовском, Стороженке и др.) и главу, где Вы даете портрет К. А. Тимирязева. Книга в целом на него произвела большое впечатление, и он отзывается о ней хвалебно, считает ее очень острой, а характеристики блестящими» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 188).

В архиве Андрея Белого сохранился автограф воспоминаний (полный текст), представляющий собой первоначально записанный текст с двумя слоями правки — синхронной написанию (чернилами) и позднейшей (карандашом) (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, 246 л.). Там же хранятся гранки (датированы 4 сентября 1929 г., текст — с начала до конца 1-й главы) с авторской правкой, в основном стилевого характера (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 6, ед. хр. 6, 36 л.). В архиве Государственного издательства «Художественная литература» содержится окончание этих гранок (со 2-й главы до конца) с авторской и редакционной правкой (ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5595, 189 л.). Там же хранится верстка первого издания книги (датировка корректуры — 7 октября 1929 г.) — редакционный экземпляр с перенесенной авторской правкой (там же, ед. хр. 5596, 160 л.).

Год спустя после первого издания «ЗиФ» ом было подготовлено и осуществлено второе издание «На рубеже двух столетий». Для него Белый дополнил и исправил ранее опубликованный текст. О характере этой работы можно судить по сохранившемуся экземпляру верстки книги, по которому Белый готовил новое издание (ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5597, 310 л.); на титульном листе верстки — запись: «Экземпляр, исправленный автором для второго издания. 12 июня 1930 г. П. Зайцев». Работа над переизданием книги велась по двум направлениям: внесение отдельных дополнений в текст (в основном в авторские подстрочные примечания) и большая стилевая правка, особенно обильная в последней главе (характер правки: замена слов и выражений в основном с целью смыслового уточнения, снятие многочисленных инверсий — например, фраза «Мне „декадентство“ прощалось еще» меняется на: «„Декадентство“ еще мне прощалось», фраза «…вместо химии неорганической в голове пустая дыра завелась бы…» — на: «вместо неорганической химии в голове завелась бы пустая дыра», и т. п.). Некоторые из исправлений, сделанных Белым в этом экземпляре верстки, при новом наборе для второго издания остались незамеченными; в настоящем издании они отражены в тексте. В нем исправлены и многочисленные опечатки и искажения авторского текста во втором издании книги (видимо, работа с его корректурой велась автором и редактором недостаточно внимательно); в подобных случаях текст выправлен по первому изданию.

При жизни Белого готовилось и третье издание книги, которое автор предполагал кардинально переработать; на рукописи воспоминаний — пояснительная запись Белого: «Рукопись (черновая) книги „На рубеже“ (выйдет в Гихле в 1932–1933 годах) в сильно измененном виде. Эта редакция — единственная» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, л. 1). Однако этот замысел остался нереализованным. В архиве Белого хранится письмо за подписью зав. секретариатом главной редакции Государственного издательства «Художественная литература» Юровицкой от 26 сентября 1932 г., в котором говорится: «…ввиду невозможности переиздать Ваш труд под названием „На рубеже двух столетий“ в 1933 году в ГИХЛ'е, Вам разрешается одно издание этой книги в другом Издательстве» (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 4, ед. хр. 14).

Книга «На рубеже двух столетий» вызвала большое число критических откликов. Еще до ее выхода в свет историк С. Я. Штрайх опубликовал информационную статью, сообщавшую о выходе новой книги Андрея Белого, содержащей «яркие характеристики московской интеллигенции» и критику либеральной профессуры: «Вся книга написана в остро полемическом тоне. Читается она с интересом и тем большей легкостью, что в ней нет обычных для беллетристики Андрея Белого метафор и мифов, нет вычурностей напевного слога, который в воспоминаниях, однако, сохраняет привлекательность художественного стиля автора „Петербурга“. В общем, новое произведение Андрея Белого представляет выдающееся явление в области русской мемуарной литературы как по своему содержанию, дающему характеристики многих деятелей предреволюционной России, так и по блестящему острому изложению, которое несомненно вызовет большие, плодотворные споры на затронутую автором тему» (Штрайх С. «На рубеже двух столетий». — Литературная газета, 1929, № 32, 25 ноября, с. 3).

Выразительность нарисованных Белым в мемуарах острых литературных портретов его старших современников ставили в заслугу писателю почти все рецензенты: «…книга, содержа большое количество порой ярких портретов московской профессорской интеллигенции конца века, несомненно, ценна для характеристики этой среды, а также для критического изучения истоков символизма и, в частности, творчества Белого» (Э л ь с-берг Ж. — На литературном посту, 1930, № 5–6, с. 118); «…ряд превосходно сделанных характеристик и беглых силуэтов профессоров и преподавателей» (Благой Д. — Русский язык в советской школе, 1930, № 2, с. 206); «большая галерея мастерски исполненных портретов» (Ш е м Л. — На подъеме (Ростов-на-Дону), 1930, № 4, с. 190); в «эскизах Москвы конца прошлого века» Белый «свободно владеет материалом, подавая его умело и ново. Портреты „математиков“ и „гуманистов“ очень характерны, „чудак“ зарисован мастерски, хотя повторяет уже знакомого нам по „Москве“. Бытовые картины даны Белым остро, без розовых красок» (Ситков И. — Книга и революция, 1930, № 15, май, с. 21) и т. д. В общей эстетической оценке мемуаров голоса критиков расходились. Э. Блюм отмечает: «Книга Белого перерастает мемуарный жанр. С одной стороны, она является неким предварительным исследованием, с другой — произведением художественной литературы, и едва ли не одним из лучших произведений Белого. Книга несомненно удобочитаема, хотя Белый и не совсем распрощался еще с нудным ритмизированием прозы и с неоправданными инверсиями» (Печать и революция, 1930, № 5–6, с. 119). «Белый — большой мастер. В его воспоминаниях есть меткие характеристики, ценные места, новые материалы», — пишет Н. Плиско в статье «Путь писателя», одновременно высказывая и критические замечания: «…со стороны формы книга ниже обычного мастерства Белого. Автор не организовал материала, бесконечно повторяется, возвращаясь назад, забегая вперед, отчего книга непомерно разбухла» (Октябрь, 1931, № 4–5, с. 228). Л. Шем утверждал, что книга Белого «трудна для понимания, слишком утонченна по стилю и не верна в своих общих выводах».

Если в отношении художественных особенностей воспоминаний Белого мнения критиков были разноречивы, то в оценке их идейного содержания и полемической направленности все рецензенты были едва ли не единодушны. Лишь Ц. Вольпе признал, что «самые реабилитационные установки Белого в этой его последней значительной и интересной книге должны быть отмечены как факт, показательный для сегодняшнего этапа эволюции одного из крупнейших вождей русского символизма» (Звезда, 1930, № 9 — 10, с. 304). Другие критики решительно не приняли попыток Белого «реабилитировать» символизм и истолковать на новый лад свою былую литературную позицию; предложенная интерпретация была принята в штыки: с недоверием, с раздражением, зачастую с резкими выпадами по адресу «реакционного» и «буржуазного» писателя — выпадами, граничащими с политическими обвинениями, выдержанными целиком в духе и стилевой тональности господствовавшего тогда вульгарного социологизма. Стремление Белого разграничить символизм и мистицизм было признано несостоятельным (Рабинович М. — Новый мир, 1930, № 3, с. 208), но вместе с тем и самая попытка писателя обозреть новым взглядом свое духовное и литературное прошлое огульно и голословно разоблачалась как «видоизмененная форма буржуазной атаки на позиции пролетариата» (Блюм Э. — Печать и революция, 1930, № 5–6, с. 119). Заявляли, что система литературных аргументов в «На рубеже двух столетий» — «прием настроенного против нас человека» (Плиско Н. — Октябрь, 1931, № 4–5, с. 228), что «все хитросплетения автора ничего не в состоянии опровергнуть; идеалистом он был, идеалистом он остается. Отсюда — пороки его мировоззрения, отсюда — недостатки его художественного метода, отсюда — критическое отношение к Белому марксистской критики» (Ситков И. — Книга и революция, 1930, № 15, с. 22).

Такая реакция печати, безусловно, не могла не оказать своего определенного воздействия на драматическую судьбу следующей книги мемуарного цикла Белого — «Начала века».