Недоразумение разъяснилось. Но все же ночлежку я покинул вскоре, ушел - подальше от греха… И помог мне в этом Барон.
Барон (я теперь так и буду его называть) оказался действительно старым актером - весьма известным в прошлом провинциальным трагиком. Он начинал когда-то в Одессе, объехал весь Юг; лицедействовал в Киеве, Харькове и Минске. Успешно играл там шекспировского Фальстафа, горьковского Барона. А затем попал под волну террора (в послевоенные годы, как известно, Белорусский государственный театр был подвергнут чистке и сослан в Сибирь почти в полном составе.) Здесь, в захолустье, старик опустился, стал запивать. Он еще, правда, продолжал выступать в местном театрике, но уже - не в главных ролях. И вообще не часто… Когда случался очередной запой, он бросал службу, уходил из дома, и скрывался ото всех - "на дне". И, бывало, пропадал в ночлежке неделями. В один из таких вот периодов мы как раз и познакомились! Потом Барон исчез. Но ненадолго. И однажды опять появился - весь опухший, небритый, растерзанный. И новая эта наша встреча была уже иной - приятельской. Он сразу же пригласил меня "огорчиться водочкой", "принять полкило отравы". И я принял, конечно… И в завязавшейся хмельной беседе открыл ему все; рассказал о себе без утайки.
- Сделаем вот что, - объявил, поразмыслив, Барон. - Пойдем-ка, брат, в театр! Директор там - гад. Но главный режиссер (хоть он тоже гад) все-таки человек наш, вырос на подмостках и знает меня еще по старым временам. Помнит, как я гремел! И думаю, он поможет… Куда-нибудь мы тебя воткнем…
Только вот вопрос: что ты умеешь? Помощником осветителя - смог бы? В электричестве разбираешься?
- Н-нет… Я всю жизнь его как-то побаиваюсь, - признался я. - А вдруг - ударит?!
- Ну, подумаешь, - возразил растерянно Барон. - Ну, что ж такого… Если даже и ударит… Все же ведь, током - не ножом!
- Так, милый, нож-то, как раз - не страшен, - пьяно принялся я объяснять, - тут все просто, все естественно…
- Интересная у тебя точка зрения, - пробормотал он, разливая водку по стаканам. - Какая-то первобытная. А впрочем, я тебя понимаю.
И шумно глотнув, Барон склонился ко мне - вытянул дудкой толстые свои губы:
- Я, дружок, по правде говоря, и сам его боюсь.
- Кого - его?
- Ну, тока…
Какое-то время мы оба молчали, думая каждый о таинственных силах электричества. Барон сидел, подперев кулаком волосатую щеку. Физиономия его перекосилась, и правый глаз зажмурился.
Потом он сказал:
- Эх, если бы ты в гримерном деле понимал… Нам сейчас до зарезу нужен гример!
- В свое время я, вообще-то, мечтал стать художником, - неуверенно произнес я, - учился у неплохих мастеров.
- Да ну? - Он задрал косматую бровь. - Не врешь?
- Нет, правда, - заторопился я. - Даже работал немного в Москве - как график, плакатист… Но это все давно было, сразу после войны. И недолго.
- Неважно, - прогудел Барон, оживившись. - Главное, чтоб закваска имелась!
- И предупреждаю заранее: с гримом я, все-таки, никогда…
- Ничего, малыш, не боги горшки обжигают. - Он распрямился, тряхнул щеками. - Для начала я тебе разъясню кое-что. А дальше все само пойдет… Наш гример, Володя, тоже ведь был самоучка.
- А куда он, кстати, подевался?
- Да болван эдакий - повесился…
- Что-о? - удивился я, - почему?
- Говорят, из-за любви… Ты ее еще увидишь, эту актрисочку; ее уборная как раз возле гримерной мастерской. Что между ними было - не знаю. И вообще, решительно не могу себе представить, чем там можно увлечься… Это же не женщина - гиена. А вот, поди ж ты, - любовь! Да еще роковая! Ну, как тут не вспомнить пророка Исайю: "Блаженны вы, сеющие при всех водах". Это, конечно, мудро, правильно… Но все-таки, вешаться-то - зачем?
Свободное копирование
