Когда мы вышли, Дубинин сказал, понижая голос:
- Что с тобой, старик? Ты, я вижу, чего-то вибрируешь, мнешься… Плюй на все и соглашайся.
- Как так - соглашайся? - возразил я гневно. - Да ты в своем ли уме?
- Я-то в своем, - зачастил он, - а вот ты… Ты… Подводишь и меня, и себя самого! Да ты понимаешь, какой шанс ты упускаешь? Чудак, ты же можешь сделать здесь грандиозную карьеру.
- Это на чем же? - прищурился я. - На стукачестве? На доносах?
- Стукачество - пустяки, - отмахнулся он, - это дело десятое… Партийное начальство таким образом выказывает тебе свое доверие - только и всего! Ну, и приобщает к себе, конечно… Но почему, ты вдумайся, почему?
Я внимательно посмотрел на него. Странный это все-таки был парень - словно бы без костей, без стержня. Ничего не принимающий всерьез. Надо всем иронизирующий. Все понимающий - и на все согласный… И закурив, затянувшись сильно, я спросил:
- Скажи-ка, Виталий, чем ты дышишь? Кто ты?
- Кто? - он поднял ко мне лицо - веснушчатое и круглое - и вот тут я впервые увидел его серьезным. - Не знаю… Спроси-ка о чем-нибудь полегче.
- Ладно, - сказал я, - так что ты там такое лопотал насчет "карьеры"?
- Ты оцени ситуацию, - заговорил он, помедлив, - объединение у нас маленькое. И способные ребята там есть, естественно. Но все они - как говорит парторг - "с гнильцой"… И противопоставить им некого. А надо! И срочно. Нужен некий "глас народа", но где он? Где? В Москве-то все просто; на тамошнем литературном рынке можно найти любых мастеров, на всякий вкус… Но ведь здесь же глушь, дикость. Провинция! У нас и интеллигенция-то «гнилая» - не шибко образована. А уж о простых работягах и говорить нечего.
Мы медленно шли по коридору к выходу. Вокруг сновали люди, и Дубинин (очевидно, не желая быть услышанным со стороны) поминутно сбивался, замолкал, сыпал сдавленным шепотком:
- Вот у меня есть трое писак - из народа. Это же анекдот! Выступают-то они не
«против», выступают - «за»… Но кому нужна их самодеятельность? Еще вчера шеф восклицал: "Где бы раздобыть хоть одного - стоящего? Я бы ничего не пожалел…" А тут как раз ты и являешься. Лесоруб. Таежник. Эдакий сибирский самородок! И к тому же поэт - настоящий, без подделки! И в стихах - сплошная романтика и никаких сомнительных зигзагов… Да ты для редакции поистине редкостная находка.
И тогда я сказал - неожиданно для себя самого:
- Знаешь… Если - по правде, то не такой уж я чистый самородок, как это кажется.
Он усмехнулся. И ответ его заставил меня покачнуться:
- Ты думаешь, я дурак? Ничего не соображаю? Конечно, ты темнишь… Откуда у простого таежника может быть такая выучка? Но мне, в конце концов, плевать. Валяй! И коль уж начал темнить - иди до конца!
И затем - уже стоя в дверях:
- Я, собственно, так и полагал, что ты согласишься на все, - проговорил он задумчиво, - ухватишься за любую возможность… И даже заранее поручился за тебя - перед парторгом! И все время тебе подыгрывал.
- Так ты, значит, был твердо уверен?.. - начал я изумленно.
- Естественно, - сказал он, - какой же еще тут может быть вариант? Если да - так да. А если - нет, зачем вообще было темнить?
Мы простились. И на улице я вспомнил вдруг, что у Дубинина в столе остались мои рукописи.
Я споткнулся, стал, поглядел назад… И махнув рукой, побрел, ссутулясь, прочь. Нет, появляться в редакции снова мне сейчас не хотелось! Не хотелось встречаться там с кем-либо… Зайду как-нибудь потом, - думал я, пряча от ветра лицо в воротник, - когда-нибудь в другой раз.
Но уже знал я, чувствовал, что "другой раз" наступит не скоро.
Свободное копирование
