Глаза Горбуна

ГЛАЗА ГОРБУНА

В глазах под нахмуренным лбом

Тревожное воспоминанье,

Встает пограничным столбом

Непройденное расстоянье.

Неотвратимое прощанье

Легло на памяти горбом.

С самим собою расставаясь,

Растроган строгостью своей,

Готов шагать, не отрываясь

От марширующих людей.

Законный горб лежит прилажен

К привычной ко всему спине.

Мой долг — мой горб. Он нужен, важен,

Он дан самой природой мне.

Друзья мои, не смейтесь, верьте:

От слабостей и от обид

Мой горб меня до самой смерти

Щитом надежным защитит.

А долгу преданная память

Следит настойчиво за мной,

И жжет меня сухое пламя

В горба коробке костяной.

Огонь сильней и горб тяжелее,

Растет упорство горбуна

Навстречу городской метели

Идти без отдыха и сна.

И только боль былой потери

В глазах тоской отражена.

…И вот в тюрьме я выслушал признание «горбуна», его сетования. Я вслушался в жалобы горбуна, заглянул в глаза, в которых отразилась «боль былой потери», и тогда-то состоялась новая встреча с самим собой.

На свободе я говорил себе, что мой горб есть мой неоспоримый долг, а в тюрьме я с горечью заметил, что мой долг, как я понимал его в прошлом, был на самом деле горбом, пригибавшим меня к земле. Научившись в тюремной пустыне отличать добро от зла, я по-новому оценил готовность при всех обстоятельствах «личное подчинять общественному» (кстати сказать, формула, которую поразительным образом одинаково использовали и советские, и гитлеровские пропагандисты).

Долг перед обществом (само по себе бесспорное понятие) становится бременем, когда свободная личность не могла уже выбрать свой путь и по собственной воле участвовать в желательных общественных преобразованиях. Революционный романтик был вынужден «расстаться с самим собой» и попал в тенета бюрократических обязанностей и самообмана.