В результате этой путаницы, о которой я сразу же предупредил Шона, его осенила блестящая идея. Из тех денег, что ему теперь платили за работу, он купил уоки-токи[1]. Предназначавшийся мне аппарат он тайно переправил через нашего связного во время тюремного концерта, в котором сам принимал участие. Тогда Шон еще жил в общежитии при тюрьме.
К тому времени я уже несколько месяцев работал в тюремной лавке, размещенной в камере, проводил инвентаризацию, вел бухгалтерию и заботился о пополнении запасов. Ключи от этой камеры были у меня. Итак, я располагал идеальным местом, где мог спрятать рацию: здесь вряд ли стали бы что-то искать. Я уверен, что сумел бы надежно спрятать аппарат, даже если бы не работал в лавке. Это просто значительно облегчило задачу.
В ночь после того, как мне тайно передали рацию, мы впервые ею воспользовались. Я лежал на кровати спиной к двери и, пока говорил по рации, держал ее под одеялом. Если бы ночной надзиратель неожиданно включил свет и заглянул в «глазок», то не заметил бы ничего необычного.
В одиннадцать часов, как мы условились, я вышел в эфир, послав позывной. Через несколько секунд громко и четко отозвался Шон. Мне пришлось максимально уменьшить громкость: прием был отличный, и той ночью мы всласть поговорили. Помимо очевидной пользы это была возможность вновь свободно общаться с кем-то из внешнего мира, к которому Шон, хотя и находился в общежитии всего в 50 ярдах от меня, уже фактически принадлежал.
После первой долгой беседы мы связывались регулярно раз в неделю, обычно в субботнюю ночь, когда большинство жильцов общежития отсутствовало. Однажды в воскресенье, во время ленча (а за ночь до этого мы с Шоном вволю поговорили), ко мне в камеру вошел один молодой человек, которого я довольно хорошо знал, и тщательно закрыл за собой дверь. Он выглядел встревоженным и возбужденным. Хриплым шепотом он сказал:
— Ради Бога, Джордж, будь осторожен. Я все слышал.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я.
— Прошлой ночью по своему радиоприемнику я слышал, как вы с Шоном разговаривали. Причем очень ясно слышал.
— Но это невозможно, — возразил я.
— Уверяю тебя, это так. Будь осторожней с этой штукой, я слушал переговоры полицейских машин и уже собирался выключить приемник, повернул наудачу ручку настройки и вдруг наткнулся на разговор. Сначала я подумал, что это радиопьеса, но потом узнал ваши голоса. Я ушам своим не поверил.
— Что ж, я рад, что нас слышал именно ты, а не кто-нибудь другой, — ответил я, сильно волнуясь.
— Еще бы. Многие здесь слушают разговоры полицейских и запросто могут напасть на вашу волну. Я пролежал всю ночь без сна, боясь, что вас мог услышать кто-то еще, услышать и донести. Конечно, я буду молчать, обещаю тебе, но будь осторожен.
Я поблагодарил его за предупреждение и сказал, что дам знать Шону. Он ушел, пожелав нам удачи.
Нам опять невероятно повезло, что нас подслушал именно этот человек.
Этот парень работал на кухне, стоял у плиты, раскладывал пищу, мыл тарелки и поэтому, так же как и я, весь день находился в секторе «D», в то время как большинство заключенных работали в различных мастерских. Мы, естественно, часто болтали друг с другом, и я неплохо его знал. Он был из Ист-Энда и «схватил» пожизненный срок, убив в уличной драке негра. Как и у каждого приговоренного к пожизненному заключению, длительность его пребывания в тюрьме полностью зависела от усмотрения Министерства внутренних дел. Заявив о готовящемся побеге, он наверняка заслужил бы благодарность властей. Ему это было известно, но совесть не позволила воспользоваться этими случайно полученными сведениями. Он так никому ничего и не сказал.
Шон уверял меня, что длина волны нашей рации иная, чем у обычных радиопрограмм. Так и было, но она почти совпадала с полицейской волной. Что же делать? Вернуться к письмам? Здесь тоже был свой риск. Лучший выход — это сократить количество контактов до необходимого минимума, находиться в эфире как можно меньше и верить, что удача нас не оставит. Так мы и сделали.
Свободное копирование
