Знаменитая «амнистия»

Глава 2

Знаменитая «амнистия»

Моя глупая доверчивость — Мальчик-чекист — Выведены, чтобы быть расстрелянными — Взаимные репрессии — Храбрый горец — Опознан идиотом

В 1922 году в честь годовщины Октября Совет народных комиссаров РСФСР[1] (Россия тогда существовала под таким названием) объявил полную амнистию для всех противников Советской власти. Эта амнистия, которая была подписана цветом Коммунистической партии, официально обещала полное забвение любого преступления, совершенного белогвардейцами всех рангов и категорий.

Я до сих пор не могу понять — как я, лучше чем кто-либо другой знавший цену большевистским обещаниям, ведший борьбу с Советской властью не на жизнь, а на смерть, мог поверить в добрую волю людей, которые всегда лгали. Я заплатил за мою непростительную глупость своими страданиями в Соловецкой тюрьме. Пусть моя судьба будет предостережением для других доверчивых людей.

В апреле 1923 года я сам сдался в руки офицеров ЧК в Батуме. Меня допрашивал следователь, примечательный своей молодостью. Это был дерзкий юноша семнадцати лет. Следственная служба в Советской России сформирована «блестяще». Когда молодой чекист суммировал мои преступления (надо сказать, довольно подробно), он заключил свой допрос глумливой усмешкой: «Ха, мы не будем мягкотелы в отношении таких парней, как ты». И они действительно не были мягкотелы. Когда я сослался на официальные слова амнистии, следователь прямо взревел от смеха: «Отведите его в камеру и пусть там ему покажут амнистию». И действительно — они показали.

Я не буду подробно описывать свои моральные и физические муки, избиения, оскорбления, попытки извлечь из меня информацию провокационными методами — все, что я вынес, будучи заключенным в Батумской ЧК. Достаточно сказать, что я был вызван на допрос в два часа ночи. Допрашивающие в очередной раз прошлись по последним событиям моей биографии с удивительной точностью и предложили, чтобы я сознался во всем и назвал главных соучастников в количестве десяти человек (число указано очень точно). Уговоры сменялись бранью и оскорблениями, оскорбления — выстрелами из револьвера над моей головой. Все делалось с расчетом запугать меня.

Я отрицал свою виновность и отказывался назвать кого-либо из соучастников. Меня и еще троих заключенных вывели на расстрел во двор тюрьмы. Один из узников был убит в двух шагах от меня. Второй тоже рухнул замертво. Третий упал, истекая кровью. Затем крикнули мне: «Теперь твоя очередь!»

В оцепенении я стоял рядом с телами моих спутников. Почти касаясь моей головы дулами пистолетов, чекисты кричали мне: «Признавайся!»

Я молчал. По какой-то причине они не стали убивать меня. Возможно, моя жизнь была им зачем-то необходима. Я провел несколько дней в тюрьме Батумской ЧК. Затем меня перевели в Закавказскую ЧК в Тифлисе. Ее главное управление находилось в квартале Сололаки, в центре города. Что касается жестокости, то никакой разницы между ее порядками и увиденным в Батуме не было. Председателем и всемогущим хозяином Закавказской ЧК в это время был хорошо известный Могилевский[2], который не так давно погиб в авиакатастрофе.

Кровь лилась на Кавказе потоками. Коммунисты осуществляли тройную месть по отношению к своим заключенным: за убийство Воровского в Швейцарии, за восстание в Грузии, за ультиматум лорда Карзона.

В бесчисленных тюрьмах Кавказа ежедневно уничтожались тысячи людей. Кавказ не был еще окончательно покорен коммунистами, и в то время, о котором я пишу, весь регион был в огне гражданской войны. Повстанческие группы врывались в города и вешали всех большевиков подряд. Последние отвечали усилением своего и без того безжалостного террора.

Однажды повстанцы спустились в станицу Курск рядом с Владикавказом и помимо прочего угнали стадо, принадлежавшее Советам. Следом была пущена погоня, возглавляемая прославленным палачом латышом Штыбе, председателем ГПУ[3] Горской республики. Группа повстанцев скрылась в горах, угнав с собой весь скот, и ее не могли обнаружить. Чекистам удалось окружить только одного из главарей повстанцев.

Горец, позади которого была отвесная скала, располагал полным карманом патронов и противостоял атаке нескольких эскадронов в течении нескольких часов. Один из его метких выстрелов сразил самого Штыбе. Хотя повстанец был несколько раз ранен, он уничтожил более восьми коммунистов. Но в конце концов он упал, смертельно раненный. В его ружье, которое холодные пальцы держали близко у лица, не было найдено ни одного патрона. Он сражался до конца. Его тело привязали к хвосту лошади и поволокли во Владикавказ. Палача же Штыбе похоронили с пышностью и воинскими почестями на Пушкинской площади в Тифлисе. Смерть этого мошенника власти использовали как предлог для проведения репрессий над заключенными.

Пастухом, которому было поручено пасти скот, угнанный повстанцами в горы, был глухонемой от рождения мальчик, явно слабоумный. Этому идиоту и было поручено устанавливать среди всех заключенных в тюрьмы Кавказа личности тех, кто имел отношение к убийству «незабвенного товарища Штыбе».

Председателя Гор. ЧК (ЧК Горской республики)[4] не тревожил вопрос, как мы, находящиеся в тюрьме ЧК в момент гибели Штыбе и задолго до нее, могли иметь отношение к его убийству. Нас выстроили в два ряда, и если пастух останавливался напротив человека и издавал нечленораздельный звук или просто идиотически улыбался, этого было достаточно, чтобы человека, который привлек внимание полоумного мальчика, сделать причастным к убийству «незабвенного товарища Штыбе». Немедленно отдавался приказ: «Два шага вперед!» И пуля посылалась в голову.

Несколько дюжин людей было уничтожено на моих глазах. Так, шествуя вдоль второго ряда, пастух остановился передо мной. Смерть казалась неминуемой. Но прокурор Горской республики Тогузов, который следовал позади пастуха и который допрашивал меня этой ночью и точно знал, что я абсолютно не имел никакого отношения к смерти Штыбе, почувствовал, видимо, мгновенное угрызение совести и отвел пастуха как раз в тот момент, когда он исказил передо мной свое лицо в идиотской гримасе.

Этот прокурор является характерной фигурой. Казбек Тогузов — бывший офицер, в 1917 г. продолжал на Кавказе отчаянную и безнадежную борьбу в поддержку Временного правительства, требуя роспуска всех солдатских и рабочих Советов с помощью Вооруженных сил. Но при обстоятельствах весьма загадочных он вступил в компартию и до сих пор вешает людей, теперь уже врагов большевизма.