Жизнь Бунина - 50

7

Севастополь, несмотря на красоту своей белизны, нарядность и совершенно новую толпу, его разочаровал. Он оказался не тем, каким с детства жил в его душе; от Севастополя той поры не осталось ничего, и только на Братской могиле он почувствовал нечто из прошлого.

Весь день он неутомимо бродил по городу, побывал во всех его частях, а вечером где-то на окраине переночевал в дешевых номерах.

Проснувшись на заре, он пошел пешком по белому бесконечному шоссе. Шел так быстро, что в полдень миновал Балаклаву. Его поразил жутью нагой мир. Нигде никакой растительности. Но эти голые, серые, сиреневые и пепельные груды были ему по душе, и тут начала зарождаться его любовь к безлюдным, диким местам.

Близ дороги он заметил отару овец с чабаном, в руке которого был высокий крюк. Он подошел к нему и, увидев, что он ест брынзу, попросил его немного продать и протянул ему двадцать копеек. Мальчик, не взяв денег, подал ему весь мешок с радостной улыбкой. Он вытащил брынзу, хорошо закусил, и, поблагодарив пастуха, зашагал дальше. По шоссе обгоняли его или ехали навстречу ему коляски с теми, что надеялись излечиться от своего страшного недуга.

До Байдарских Ворот он добрался уже в темноте. Смотритель станции, узнав, что ему не нужно будет лошадей, не пустил его в дом. Он просидел на крыльце, иногда выходил за ворота, слушал шум моря, ночь была темная, с моря несло холодом, но все же иногда он забывался под шум "тихого бора". На обратном пути он чувствовал себя разбитым. На счастье, солдат в двуколке согласился подвезти его до города. На севастопольском вокзале он пишет длинное письмо отцу, конечно, не сохранившееся: через много лет он рассказывал мне об этом своем первом странствии необыкновенно ярко.

Я очень жалею, что письмо к отцу до меня не дошло. Уверена, что, написанное под первым впечатлением, оно проникнуто было силой и страстью, может быть, не меньшей, чем письма с Цейлона, которые он посылал брату, тоже сразу после виденного и пережитого. На меня они производили сильное впечатление; я все это видела, но, должна сознаться, не все замечала.

Такого быстрого аппарата, как у Ивана Алексеевича, я ни у кого не наблюдала. Бывало, говоришь: "Да посмотри на это!" -- Я уже видел! ... -- А я не понимаю: он смотрел в другую сторону. Но потом, через некоторое время, когда он писал об этом, я с удивлением видела, что он мгновенно заметил то, на что, казалось, и не взглянул.

Вечером опять набитый мужиками вагон, полубессонная ночь, утром длинные села, маленькие станции, увитые розами, степи с курганами. Красивые хохлушки продают всякую снедь по очень низким ценам, но у него уже почти ничего не осталось в кармане... И так день и две ночи. А затем Харьков.