В сентябре Алексей Николаевич послал его запродать зерно, он остановился в "Ливенских номерах", и там случилось нечто, потрясшее его, как записано в его автобиографическом конспекте.
Вернувшись из Ельца, чтобы как-нибудь развеять тяжелое состояние духа, он всё ездил верхом в Васильевское на винокуренный завод Бахтеярова, за подводами с картошкой. Осталась его запись: "Тепло, низкое солнце и зелено-золотой блеск накатанных дорог. Ноябрь, декабрь -- еще стихи в "Книжках Недели".
В октябре ему стукнуло 18 лет.
Он послал корреспонденцию в "Орловский Вестник" о том, что в Глотове засыпало одного мужика во время того как он копал песок для помещика. Корреспонденция была напечатана.
В конце года появились там и его стихи, и рассказы.
Первый рассказ "Нефедка" был помещен в "Родине", как и "Два странника" в 1887 и 1888 годах, а также и статья о "Искусстве"; стал он посылать в "Родину" и "Литературные обозрения". Не знаю, где напечатаны были "Мелкопоместные", "Божьи люди", "День за день". Перечисляя эти рассказы, Иван Алексеевич замечает: "Кажется, не было писателя, который так убого начинал, как я!"
Осенью после отъезда Юлия, он стал делить свои досуги с сестрой. Ей было тринадцать с половиной лет, она была девочка, как я писала, восприимчивая и то, что делала, делала хорошо. Ей очень льстило, что брат стал приглашать ее на прогулки, и они два раза в день выходили из дому вместе: то гуляли вокруг пруда, то по большой дороге. Оба мечтали о будущем. Мечты брата были реальнее и выполнимее. Маша тоже страдала от одиночества. Единственное удовольствие было поехать в Васильевское: у Туббе были две дочери, подходящие ей по возрасту, но и они вскоре должны были перебраться в Ефремов, где их отец получил место.
Ваню мучила судьба сестры, но он был не из тех, кто мог посвятить свою жизнь другому, да и чувствовал, что при её характере и лени с ней ничего не поделаешь, -- учиться, систематически работать она не хотела, да и шел ей всего четырнадцатый год.
Молодые Бунины жили в усадьбе Цвеленевых, где они открыли лавку: у Евгения Алексеевича было в ту пору одно стремление -- стать самому помещиком. Настасья Карловна не обманула его ожиданий: оказалась хорошей "поддужной", кроме того у нее были небольшие деньги, данные ей в приданое.
Ваня же стал подумывать об отъезде и заводил об этом речь.
По вечерам он уходил на часок в очередную избу "на посиделки" куда вносил оживление своими шутками, а иногда и рассказами.
Ходил и "на улицу", где "страдали", плясали, и он сам иногда придумывал "страдательные" или плясовые, которые вызывали смех и одобрение.
"Но, что бы я ни делал, с кем бы ни разговаривал", -- признавался он мне перед смертью, -- "всегда меня точила одна мысль: мне уже восемнадцать лет! пора, пора!"
Развлекала его в ту пору охота, то с Евгением, то в одиночку, но охота была уже не прежняя: борзые перевелись, из гончих остались только две, с ними он и охотился. Приносил домой лишь русака, но и это было у них пиром...
Как-то он заехал далеко, незаметно очутился в Кропотовке, родовом лермонтовском имении. Дом был пуст, никто там не жил, присматривал за имением мужик, с которым он поговорил, угостив его табаком, грустно возвращался домой, думая о себе и сравнивая опять свою юность с лермонтовской... Какая разница!!!
Свободное копирование
