Кто не слеп, тот видит - 3

Когда я был еще совсем маленьким, мой отец был арестован органами НКВД и исчез навсегда. За что он был арестован и куда делся – я совершенно не представлял, да и мама, похоже, тоже имела об этом смутное представление. Мама говорила о какой-то 58-й статье, по которой осуждали врагов народа, но кто они такие – враги народа – я толком не знал.

В учебниках по истории СССР, остававшихся с довоенных времен, портреты врагов народа густо-густо замазаны чернилами. На одном из портретов был какой-то Блюхер, понятно, немец, значит, фашист. А другой, говорят, Егоров, - тоже, наверное, шпион и вредитель. Значит, во время, до начала войны, они были разоблачены.

Ну и что? Думай, не думай, от этого понятнее не станет. Тогда говорили: «Лес рубят – щепки летят»; может быть, мой отец – та самая щепка, и никакой не враг народа? Я домышлял какие-то истории, в которых отец был невинной жертвой, и даже представлял себе, как он пытался убежать из-под стражи, а конвоир застрелил его из большой винтовки. В других случаях я видел отца заговорщиком, пойманным за руку при попытке совершить какое-то нехорошее дело и справедливо покаранным за это беспощадным судом. И я примерял на себя строки Лермонтова:

«Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом…»

А чаще всего я просто не думал об этом. Правда, я всегда ощущал, что я какой-то особенный. У других детей отцы на фронте, и их по праздникам отмечали подарками как детей фронтовиков, а мне, отличнику, подарков не полагалось. Да и фамилия у меня непохожая на другие. То ли дело – Устьянцев, Буторов, Селиверстов, а тут – Вейхман, по немецкому словарю – добрый, мягкий человек. Еврейская фамилия, в первом классе дразнили «узе». Я даже не обижался – я не понимал, что это такое.

Но почему-то среди моих школьных друзей все чаще оказывались мальчишки и девчонки с такими же необычными фамилиями. Эвакуированная из Одессы Натка Кацельбаум, классом младше меня, худющая и голенастая, бегала вместе со мной на разрезы – залитые водой выработки, образовавшиеся после прохода драги, разрабатывавшей месторождения россыпного золота. Там мы ловили тритончиков, мазались глиной и купались в теплой майской воде. Витя Гоффеншефер был эвакуирован из Ленинграда. Он много читал; мы с ним обсуждали сложные вопросы истории. А когда я в том же третьем классе две четверти жил у своей бабушки Раисы Соломоновны в городе Молотове, моими друзьями стали Наум Розегауз, которого все называли Неником, и Илюша Заславский, именовавшийся не иначе как Асиком. Неник, эвакуированный из Ленинграда, был склонен ко всякого рода предприятиям. Мы делали «поджиги» из красномедных трубок, используемых в авиационных двигателях. Один конец трубки зажимался, к другому прикреплялась резинка с гвоздем. В трубку надо было набить спичечных головок и, натянув резинку, отпустить ее. Здорово грохало, особенно в пустом подъезде многоэтажного дома, где жил Ненька!

Потом нам пришла в головы идея изготовить порох. В аптеке продавалась селитра, и мы поочередно заходили туда и покупали небольшие пакетики. Откуда-то достали серу, ну, а с углем проблемы не было. Самым нудным делом было растолочь желтые каменистые комки серы в порошок, и наше нетерпение не позволило нам качественно выполнить эту часть работы.

Дома у Неника мы торопливо перемешали заготовленные компоненты в подобранном среди мусора небольшом железном поддоне и решили тут же опробовать получившуюся смесь. Поддон поставили посредине комнаты, и подожгли содержимое. Что тут началось! Огонь то струйками бежал по поверхности, то вдруг яростно взрывался, и кусочки серы подскакивали вверх и разлетались по сторонам. Комната мгновенно наполнилась черно-бурым вонючим дымом. Хорошо, что у нас было заготовлено ведерко с водой. Адская смесь погасла с омерзительным шипением, и когда мы приподняли поддон, пол под ним изрядно обуглился…

Асик был гораздо спокойнее. Как знак дружбы, он показал мне свое почти девчоночье увлеченье – кукол, но не тех, которых баюкают, играя в «дочки-матери», а сохранившихся с неведомых времен немногочисленных оловянных солдатиков и заменявших их крохотных вельветовых медвежат, фарфорового кенгуру с отбитым хвостом и крокодильчиков из плотной резины. Чтобы попасть к этому богатству в комнату, где жил Асик с мамой, нужно было миновать проходную комнату. В ней жил пожилой татарин, и спервоначалу я смущался, особенно когда мы заставали его стоящим на коленях на маленьком коврике посредине комнаты. Он что-то бормотал, перебирая пальцами четки, похожие на бусы. Но Асик сказал, чтобы я не обращал внимания, и скоро я привык к татарину, который, в свою очередь, не обращал никакого внимания на нас.