Как мы жили

 Запомнилось, что в квартире всегда было парко и душно. Готовили мать и бабка, готовили много, а, главное, долго, полуфабрикатов тогда не существовало, простейший суп варился по четыре часа. Стиральные машины представляли собой дорогую и не очень удобную игрушку, поэтому на газовой плите не только жарили и варили, а еще и кипятили белье в огромном зеленом баке, стирали в ванной, и вешали сушиться на кухне, и в ванной комнате, а в хорошую погоду на балконе. Поэтому потолок, и в ванной, и в кухне был потрескавшийся, и просматривался через нотный стан протянутых веревок.

Пока была жива бабка в кухне, рядом с выключателем всегда висели гирлянды сушеных грибов. Мне настолько сильно врезался в память их пряный запах, что не покидает меня до сих пор. Он был мне так приятен, что иногда я отламывал кусочек грибка, растирал между пальцев и подносил к носу, чтобы вдохнуть его запах. Грибной порошок попадал мне в ноздри, заставлял чихать и оставлял надолго-надолго во мне запах прелой листвы. Потом, ставши старше, подобный запах я ощущал в махорке и настоящем сигарном табаке, откуда-нибудь с Кубы, иногда в каких-то сортах чая и конечно – осенью в промокшем ночью и высушенном дневным солнцем лесу, когда вся земля покрыта плотным слоем желтой, охристой, коричневой и зеленой листвы.

Грибы были черные, хотя бабка их называла «белые». Я не понимал этой тонкости и только потом понял, что она называет «белыми грибами» любые трубчатые грибы, которыми можно приправить суп. Покупала она их у каких-то старух, которые торговали ими, втихаря, у магазинов или у пункта приема стеклопосуды. Потом, когда бабка уже перестала выходить из дома, грибы покупала мать в подземных переходах метро, а бабка их проверяла дома и очень часто выбрасывала, ругая мать за ее бестолковость в умении отличить хорошие грибы от дурных.

Обидно, но мать так и не освоила это ремесло. Поэтому, когда бабки не стало, вместе с ней ушли от нас и «белые» черные грибы, пропал так любимый мною прелый грибной запах, пропал суп с грибной приправой… В общем жизнь стала намного преснее.

Обидно признаваться, но моя мать совершенно не умела готовить. Это тема отдельного разговора, но сейчас я хочу отметить только одно – почему? Я долго думал, следил за ней и понял – к сожалению, моя мать не воспринимала вкуса пищи. Она могла отличить кислое от соленого, но не далее. Ее любимым вкусом было сладкое, а какое сладкое – все равно. А самое важное в еде – объем. Естественно, с такими жизненными принципами, ни о какой кулинарии не могло быть и речи.

Мать стирала белье ночами – я ложился спать, а ванной раздавалось «жик-жик-жик» и потом шум воды из выживаемого белья. Когда мать вешала белье ─ это было хорошо слышно по характерному звуку табуретки ─ я всегда вздрагивал ─ как бы она не упала и не разбилась. На то были веские причины. Табурет был очень неустойчивым, а пол в ванной ─ неровным, и все это тряслось и качалось.

 В ванную ставили тазы и стиральную доску. Пластиковых тазиков тогда еще не было ─ они стали появляться где-то в начале 70-х годов ─ поэтому пользовались металлическими эмалированными у которых эмаль местами была отколота и они оставляли на ванной черные и рыжие полосы. Естественно ванная вся была испорчена ─ подрана и поцарапана, от такого варварского использования. Знаю некоторые истории, когда в ванной солили огурцы и капусту, а мылись в раковине – были и такие «москвичи». В нашей ванной прежний жилец замешивал цемент для того, чтобы положить плитку на кухне и на балконе. После такого казалось, что ее черти когтями драли. Ужас, ужас… Люди, приехавшие после войны из деревень, не только не понимали городской жизни и городских атрибутов, они еще и пытались прогнуть город под свой родной деревенский уклад. Привыкши пользоваться корытом, они принимали ванную за большое корыто, не понимая одного, что выбросить старое и купить новое корыто – просто, а поменять ванную – сложно. Положение усугублялось еще и тем, что все давалось бесплатно. Никто не чувствовал ни жалости, ни ответственности за дармовое. Черт с ней с ванной – дали одну, дадут и другую.

Еще врезались в память вечно капающие, гудящие крантики в ванной и на кухне, по слесарской науке, именуемые вентилями. Сейчас их уже почти не встретишь, а тогда для горячей и холодной воды были отдельные регуляторы, которыми никогда нельзя было установить нужную теплоту, поскольку давление воды постоянно скакало. Мы жили на последнем – пятом – этаже, насосы были слабые и еле-еле допихивали воду до нас, поэтому, если где-то ниже включали холодную воду (чтобы налить чайник, например), то у нас из крана сразу лилась горячая. Вот и приходилось, соответственно обстановке, вертеть вентиля, то влево, то вправо.

Внутри этих вентилей были резиновые прокладочки, купить которые можно было только по великому блату – в магазинах их не было, а, если они и появлялись в продаже, за ними выстраивалась огромаднейшая очередь и они заканчивались в момент. Иногда слесарь приносил нам две-три штучки и продавал их. Резина из которых они были сделаны была очень низкосортная, поэтому служили они около месяца, после чего вентиль надо было откручивать и менять резинку. Моя мать так лихо это делала! Но, несмотря на все ее старания, из носика смесителя все равно постоянно капало и на раковине под носиком оставался ржавый отпечаток.

Помимо капель вентиля еще и выли. Когда я поворачивал его, чтобы пустить воду, то в трубе появлялся звук, тональность которого менялась от угла поворота. Начиналось обычно со свиста, воя и шипения, усиливающегося при откручивании и переходящего в барабанный бой, при котором вода из крана уже не текла, а вылетала большими крупными каплями с «пердящим» звуком и труба вся тряслась, как будто бы ее била лихорадка. Покрутив вентиль можно было подобрать самый тихий звук, а то и его полностью исключить его, хотя вода при этом имела обыкновение течь не так как надо – либо слишком слабо, либо слишком сильно. Гораздо хуже было то, что подобрав один кран нельзя было крутить второй – шум тотчас появлялся, поэтому вертя вентили взад-вперед я подбирал не нужную теплоту воды, а старался затишить звук. Но иногда, например, когда я мылся, приходилось мириться и с шумом и с грохотом, иначе мне пришлось бы поливаться слишком горячей или, наоборот, слишком холодной водой.

Еще помню, как пели трубы. В ночной тишине это было очень хорошо слышно, особенно зимой, когда все окна и форточки на ночь закрывались. Весь дом затихал и только басовитый гул труб слышался из ванной. Он был негромкий, но, скажем так, всеобъемлющий. От него нельзя было никуда спрятаться. Даже, накрывшись с головой одеялом, я слышал этот звук. Равномерный, иногда с некоторыми волнообразными изменениями тона, он не раздражал, а, наоборот, усыплял меня. Иногда я представлял себе, что плыву на пароходе, а внизу равномерно работает мотор. А раз работает – значит – плывем – следовательно – жизнь продолжается. И мне было очень хорошо.

Когда ночь выдавалась ветреная – в вентиляционной трубе завывал ветер, точно так же как он завывает в трубе деревенского дома или в неплотно прижатой оконной раме. Вот этот звук – для меня –  звук детства. Я помню как сладко спал под него в своей детской кроватке. Улучшая свою жизнь я потерял нечто такое – такое романтическое, которое невозможно купить, подделать или заменить чем-то другим. Чтобы повторить те самые ощущения сейчас надо вернуться обратно в свой старый дом, и лечь в старую детскую кроватку, которой, к сожалению, уже в том доме нет, закрыть глаза и слушать… слушать… слушать…

Только в Турках в Иринкином доме я слышал этот звук, нет не такой, какой был в детстве, а совершенно иной, но он также убаюкивал меня и уносил в сторону все печали и горести.

Отмечу, что в нашей квартире все двери были немного перекошенными и не закрывались полностью, поскольку моя бабка ими колола свои любимые грецкие орехи. Щипчики, в ее понимании, нужны были только для раскалывания сахара, а вот орехи надо было колоть дверью. Она их колола дверью, и до войны, и после войны, и в раннем детстве – так, как научили ее родители, так как было принято в их среде в те, далекие от нас, годы. Переучить ее было невозможно, хорошо, что она быстро умерла, хотя трех лет было достаточно, чтобы испортить все двери, даже дверь в ванную.

Среди наших соседей процветало нищенство. Мать рассказывала такую историю – когда еще жили в отцовой квартире на Кутузовском, какие-то соседи купили холодильник. Они взяли взаймы, а чтобы вернуть долг им пришлось так экономить на еде, что они приходили домой и не двигались, дабы сохранить силы и не разжигать аппетит.

Кстати о холодильниках ─ у нас был холодильник «Саратов», без компрессора. Не знаю, чем руководствовались мои родители, покупая его, ценой ли, или они действительно хотели купить бесшумный холодильник, но мне повезло ─ этот «Саратов» действительно не шумел. Работал идеально лет пятнадцать. Единственно, что плохо – морозилка в нем была очень ребристая и из-за высокой влажности в нашей квартире быстро обрастала очень плотной снежной «шубой». Помню, чтобы не выключать и размораживать его, бабка, ножом обрезала, соскребала эту «шубу», кусочки которой я, незаметно, совал в рот, наслаждаясь вкусом талой воды.

Не знаю почему детей так привлекает талая вода ─ сосульки, снежинки, ледышки, мороженое, в конце концов. Проходит детство и интерес к талой воде падает. Я, например, лет с 12-13 сосульки больше не ел и даже потерял интерес к мороженому.

Мало, кто помнит, но тогда были, по американскому образцу,  газовые холодильники, которые не расходовали электричество. Опасные очень, в том смысле, что газовый фитилек мог погаснуть и в комнату начинал поступать газ. Было несколько взрывов, но, мало, поскольку благодаря общим кухням эта техника всегда была под присмотром.

Кстати в новых домах уже не было газовых счетчиков. В старых, он был. У моей тетки в квартире на улице Мечникова счетчик газа висел очень высоко под потолком – громадный круглый как вокзальные часы, зеленого цвета, с небольшой красной стрелочкой в углу. Удивительно то, что при таком большом размере на нем были маленькие циферки, которые я со своего тогдашнего роста еле-еле мог разглядеть. Думаю, у взрослых тоже были проблемы с рассматриванием показаний. Так что тогда за газ надо было платить. Казалось бы кипятить белье становилось невыгодно, но малоимущих не обманешь – они выяснили, что при очень малом расходе газа счетчик не крутится. Поэтому была такая штука, под названием «жулик», в виде диска, размером с донышко кастрюли, со множеством мелких отверстий, которая рассекала небольшое пламя по большой поверхности. Чайник нагревался, за полчаса, за час, но нагревался, а газ – не считался. Видимо поэтому, счетчики для газа и отменили.

Интересно, что в конце 90-х годов, мои знакомые эмигранты из России, в Германии точно также обманывали счетчики для воды, пуская воду по малой капле в бачок, который ставился в душевую кабину. За день наливалось около 20 литров, достаточно чтобы, и чая попить, и обед приготовить, и даже посуду вымыть. А счетчик воды не реагировал. Домовые службы чувствовали обман, поэтому раза два в месяц по квартирам бегал мастер-водопроводчик из арабов и искал утечки, но ничего найти не мог.

Зимой пар от стирки и готовки осаживался на холодных окнах, образуя непрозрачную белую пленку, которая к низу стекла превращалась в наледь, достаточно толстую в треть, а то и в целый сантиметр толщиной. Я очень любил аккуратно тонким ножом поддеть ее и сковырнуть со стекла, чтобы съесть. Холодненький приятный вкус талой воды. Если выбрать какой-то символ моего детства, то им станет именно эта наледь на стеклах. Потому что она была только в пору моего раннего детства, никогда позже я ее не видел ни в одном доме, в которых мне приходилось жить или просто бывать. Наши пятиэтажки срисованные инженерами с чешских проектов, пришли к нам из Франции, Именно там, после варварских англо-американских бомбежек, зародилось поточное панельное домостроение. Несмотря на теплый климат Франции в домах проектировались двойные рамы с толщиной 50 мм. Все бы было хорошо, если бы строители герметизировали эти рамы. Но строительство шло в спешке, все облагораживание жилья было возложено на проживающих, а те, вроде моей матери и ее знакомых, даже не понимали как сделать окна теплыми и почему в квартирах холодно. А все было очень просто ─ достаточно было запечатать пространство между двойными рамами ─ как делали в деревнях ─ замазкой, ватой, лоскутками ткани ─ любым доступным материалом. А моя мать почему-то налегала на щели между окном и коробкой ─ заклеивала рамы бумагой, затыкала щели поролоном, ватой, укладывала на подоконник какие-то немыслимые тряпки – было весьма живописно, но теплее не становилось. Балконная дверь даже летом была загорожена какой-то старой (по-моему моей детской) вонючей шубой – чтобы не дуло. Становилось только душнее и душнее, поскольку приток свежего воздуха сквозь щели прекращался, а холод от холодных стекол продолжал вымораживать квартиру. Слишком перемудрили архитекторы со стеклами, очень уж большие они для нашего климата. Да, я понимаю,─ намного светлее, но и намного холоднее. Интересные цифры (я их правда получил, когда стал намного старше – лет в 13) ─ площадь большого окна ─ 3 квадратных метра. А у нас в комнате было два окна ─ на 5 квадратных метров холодной поверхности из 45 квадратных метров площади стен. Одна шестая!

Так вот, когда мы в школе выяснили, что воздух ужасно плохо проводит тепло, до меня дошло как можно утеплить комнату. Сначала я проверил температуру стекла при помощи старинного термометра, который долгое время стоял в холодильнике. У него колбочка со спиртом не была спрятана внутри корпуса, а торчала снаружи. Я долго держал ее прижатой к стеклу и получил ─3 градуса, когда на улице было около ─15. Законопатив двойные рамы ватой, я выждал два или три дня и померил температуру стекла. Результат превзошел все ожидания ─ температура стекла была +15 градусов. С той поры я больше никогда не видел наледи на стеклах, зато в квартире стало теплее.

Что еще мне запомнилось в нашей старой пятиэтажке, так это теплые стены. Сейчас люди снова возвращаются к этому способу обогрева помещений. И правильно! Нет ничего более приятного, чем ощущать тепло стены. Видимо столько поколений до нас засыпали, прислонившись к теплой стенке печки, что это вошло в привычку.

Внутри стенки, между кухней и ванной была проложена труба отопления, а сама стенка была покрыта белой штукатуркой. Матери это ужасно не нравилось. Ей хотелось всю стену заклеить обоями. Вспоминая те старые советские обои, думаешь, что штукатурка лучше. Ни придумав ничего умнее, мать закрасила штукатурку какой-то розовой масляной краской. Розовый цвет мне понравился, но вот проблема – стена стала вонять прогорклым маслом и шелушиться розовыми листочками. Но скоро она выветрилась и все снова стало хорошо.